Василий едва успел схватить ее за руку.

— Постой! Куда? — сказал он, покосившись на конвоира, который, выставив вперед штык, повернулся к Наталье.

— Я здесь! Я здесь, Паша… — кричала Наталья.

Василий крепче сжал ее руку.

— Молчи! Все дело испортишь, — сказал он и тут увидел Берестнева.

Павел шел в одном из последних рядов колонны и, услыхав голос сестры, поднял голову.

— Боже мой, худой-то какой, худой-то… Кожа да кости… — шептала Наталья. — Как такому до Сибири доехать, до ихней каторги…

Василий, не выпуская руки Натальи, смотрел на Берестнева, старался поймать его взгляд и никак не мог. Нахмурив лоб и прищурив глаза, отвыкшие от яркого уличного света, Павел беспокойно оборачивался по сторонам. Наконец он увидел Наталью и узнал идущего рядом с ней Василия. Складки на лбу его разгладились, он вскинул голову, потом кивнул и, как бы поправляя шапку, задрал ее на самый затылок.

В тесноте и суматохе беспорядочного движения провожающих Василий то терял Берестнева из вида, то снова находил. В бледном постаревшем лице Павла, обросшем редкой щетиной, Василий с трудом угадывал прежние черты, теперь ему еще более дорогие и близкие. Павел был удивительно похож на Наталью — те же серые с синим отливом глаза, те же упрямые и насмешливые губы.

И каждый раз, отыскивая глазами Павла, Василий непременно останавливался взглядом на идущем неподалеку от Берестнева человеке в мерлушковой папахе и в коротком тулупчике кавалериста.

Ничего не было примечательного в этом человеке (среднего роста, плотный, с открытым широколобым лицом, какие встречаются в народе нередко), однако он чем-то сразу привлек внимание Нагих.

Заложив руки в карманы, он шел, покачиваясь, как ходят люди, долгие годы проведшие в седле, и казалось, даже не хотел видеть того, что делалось вокруг, словно все ему было давно знакомо, неинтересно и порядком наскучило.

Встретившись взглядом с Нагих, человек в мерлушковой папахе пристально посмотрел на него и сдвинул брови, будто что-то припоминая, но тотчас же отвернулся и стал глядеть куда-то поверх толпы — не то в небо, не то на купол дальней церкви.

Пройдя несколько шагов, Нагих снова посмотрел на человека в тулупчике. Он шел все так же глядя в небо. Однако теперь на одной линии с ним, за цепью конвоиров, Нагих заметил на противоположном тротуаре девушек, идущих тесной кучкой. Их было пятеро, и только одна из них несла в руках небольшой узелок. Остальные шли без ноши. Можно было подумать, что все они сестры и пришли провожать какого-то одного человека, но кого именно — догадаться было невозможно. Шли они сторонкой и даже не глядели на колонну.

«Не побег ли кому готовят? — насторожившись, подумал Василий. — Наши, может быть… Побег…»

Он внимательно оглядел колонну заключенных, оглядел провожающих, густыми толпами идущих у обочин дороги, цепь конвоиров.

«Если бы все разом бросились… Все разом… Многим бы спастись удалось… Да разве все разом бросятся… А что если крикнуть им в каком удобном месте: разбегайся… Послушают или нет?»

Колонна свернула за угол и пошла по Обсерваторской улице — по той самой, которая вела к железнодорожной станции, где этап должен был грузиться.

«На углу-то как хорошо бы вышло, как ловко-то…» — подумал Василий и вдруг услышал шепот Натальи:

— Смотри-ка, смотри… Неужели Василиса Петровна? Кажись, она…

— Кто? — не поняв, рассеянно спросил Нагих.

— Василиса Петровна… Она и есть… Прямо к нам повернула, сюда идет…

Нагих посмотрел в улицу и увидел старую Василису. Тяжело опираясь на посох, она шла не по тротуару, а по дороге рядом с заснеженной канавой. Голова ее до самых бровей была повязана черной шалью, и полы длинного пальто спускались почти до земли.

— Пойди ты к ней, — сердито сказал Нагих Наталье, — сомнут ее, старенькую, народом. Знал бы, сроду бы ей не говорил, что Павла сегодня отправляют… Ну к чему, скажи, при ее летах она сюда притащилась — только мешаться…

Колонна приблизилась к старой Василисе.

Она остановилась, подняла голову, посмотрела на промаршировавшего мимо стражника в круглой бескозырке, потом выпрямилась, подняла посох и вдруг кинулась через цепь солдат в самую гущу заключенных.

— Куда увозят тебя? Куда? — закричала она, обнимая какого-то арестанта в порыжевшей шинели. — Дитятко мое…

Солдаты-конвоиры, расталкивая заключенных, бросились за старой Василисой. Двое схватили ее за плечи и старались оторвать от арестанта. Василиса билась и кричала:

— Сынок мой, сынок… — Платок сполз с ее головы, и растрепавшиеся волосы седыми тощими прядями рассыпались по плечам.

Все перемешалось. Передние ряды заключенных остановились, задние напирали. Колонна и провожающие сгрудились в общую беспорядочную толпу — все вместе: заключенные, женщины с узелками, бестолково мечущиеся конвоиры… Кто прощался, кто торопливо передавал узелки с харчами, кто кричал, безуспешно стараясь навести порядок.

— Оставьте старуху, — закричала Наталья, пытаясь протиснуться сквозь толпу к Василисе.

— Не трогайте… — кричали кругом. — Совести у вас нет… Дайте матери с сыном проститься… Или у вас у самих матерей нету…

Конвоиры растерялись. Не зная, что делать, они шныряли в толпе, тщетно силясь отделить заключенных от провожающих.

Сквозь головы, плечи, поднятые вверх узелки Нагих на мгновение увидел старую Василису. Двое солдат волокли ее по снегу к канаве.

Нагих понял, для чего пришла старая Василиса на Обсерваторскую улицу и для чего она бросилась прощаться с мнимым сыном.

— Наталья, помоги ей… Пойди помоги… — крикнул он и кинулся в толпу заключенных.

«Вот она, эта минута… Вот она!.. — Василий что было сил работал плечами, протискиваясь к Берестневу. — Вот она!..»

Впереди, прямо перед собой, он увидел лицо человека в кавалерийском тулупчике и