– Ой, беда! – говорил народ. – К нам пожаловал честолюбивый красавец дон Хуан – он враг Филиппа, но еще более ярый враг нашей родины. Он ставленник папы и свой собственный. Дворянство и духовенство предали нас.

Дворянство и духовенство только играют в войну. На стенах домов в Генте и Брюсселе, на мачтах кораблей, принадлежащих гёзам, можно прочитать имена изменников – полководцев и комендантов крепостей: имя графа де Лидекерне, сдавшего без боя свой замок дону Хуану; льежского профоса, собиравшегося продать город дону Хуану; господ Арсхота[258], Мансфельда[259], Берлеймона, Рассенхина[260]; имена членов Государственного совета – правителя Фрисландии Жоржа де Лалена[261]и главнокомандующего Росиньоля, эмиссара дона Хуана, кровавого посредника между Филиппом и Хауреги[262], покушавшихся, но неудачно, на жизнь принца Оранского; имя архиепископа Камбрейского, намеревавшегося впустить испанцев в Камбре; имена антверпенских иезуитов, предложивших Генеральным штатам три бочки золота, то есть два миллиона флоринов, за то, чтобы не разрушать замок в Антверпене и сдать его целехоньким дону Хуану; имя епископа Льежского; имена католических «златоустов», клеветавших на патриотов; имя епископа Утрехтского, от коего горожане потребовали выбрать другое место для плетения сети измены, и названия нищенствующих орденов, ливших воду на мельницу дона Хуана. Жители Хертогенбоса прибили к позорному столбу имя кармелитского монаха Пьера, который при поддержке епископа и прочего духовенства чуть было не сдал город дону Хуану.

Жители Дуэ не повесили in effigie[263]ректора местного университета, державшего сторону испанцев. Зато на кораблях гёзов болтались куклы, на груди у которых были написаны имена монахов, настоятелей монастырей и прелатов, а также имена тысячи восьмисот богатых монахинь и монастырок из Малинской обители бегинок, чьи пожертвования тратились палачами, терзавшими их родину, на то, чтобы объедаться, рядиться и красоваться.

И еще на этих куклах, на этих позорных столбах можно было прочитать имена предателей – коменданта крепости Филиппвиль маркиза д’Арро, разбазаривавшего боевые и съестные припасы, для того чтобы под предлогом их нехватки сдать потом крепость врагу; имя Бельвера, который сдал Лимбург, хотя город мог держаться еще восемь месяцев; имя председателя высшего совета Фландрии, председателей Брюггского и Малинского магистратов, с нетерпением ждавших дона Хуана; имена членов Гельдернской счетной палаты, закрытой за измену; имена членов Брабантского совета, должностных лиц из герцогской канцелярии, членов тайного и финансового совета при герцоге; имена Мененского наместника и бургомистра, а равно и тех злодеев, которые пропустили две тысячи французов, шедших грабить соседнее графство Артуа.

– Ой, беда! – говорили между собой горожане. – Герцога Анжуйского теперь отсюда не выкуришь. Мечтает стать королем. Видели, как он вступал в Монс – низкорослый, толстозадый, носатый, желтолицый, криворотый? Наследный этот принц склонен к противоестественной любви, и, дабы сочетать в его титуле женственность с мужественностью, о нем говорят за глаза: «Ее высочество герцог Анжуйский».

Уленшпигель долго о чем-то думал. Потом запел:

Небо синеет, солнце сияет;

Крепом обвейте знамена,

Крепом – эфесы шпаг;

Все украшения спрячьте,

К стене зеркала поверните;

Я песню пою о Смерти,

Пою о предателях песню.[264]

Они наступили ногой на живот

И на горло краям горделивым:

Брабанту, Фландрии, Люксембургу,

Артуа, Геннегау, Антверпену.

Попы и дворяне – предатели,

Их привлекает нажива.

Пою о предателях песню.

Повсюду враги мародерствуют:

Испанец ворвался в Антверпен,[265]

А начальники и прелаты

Разъезжают по улицам города,

Одетые в шелк и золото,

Их пьяные рожи лоснятся,

Подлость их обличая.

Милостью их инквизиция

Восторжествует снова,

И новые Тительманы

За ересь вновь арестуют

Глухонемых.

Пою о предателях песню.

А вы, презренные трусы,

Подписавшие Соглашенье,

Прокляты будьте навеки!

Вас в бою не увидишь:

Как воронье, вы стремитесь

Испанцам вослед.

Бей в барабан скорби.

Край бельгийский, грядущее

Тебе не дарует прощенья

За то, что, вооруженный,

Себя ты позволил грабить.

Помедли с приходом, грядущее.

Вон из кожи лезут предатели:

С каждым днем их все больше.

Они захватили все должности,

И мелкому крупный – подмога.

Они сговорились

Борьбе помешать

Раздорами и нерадением,

Предательскими уловками.

Зеркала затяните крепом,

Крепом – эфесы шпаг.

Пою о предателях песню.

Они объявляют мятежниками

Испанцев[266]и «недовольных»,