Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ночь была полна кошмаров. Грейн поминутно просыпался. У него то вздрагивала рука, то дергалась нога. Жарко не было, но вспотел он так, что промокла наволочка. Во сне он шел за двойными, тройными, множественными похоронными процессиями. Из боковых переулков снова и снова выносили покойников. Наверное, была ночь, потому что провожавшие усопших несли фонари, факелы, свечи. Хоры пели монотонные песни. Музыканты играли траурные марши. На кладбище (или что бы это ни было) он, Грейн, таскал покойников, утопая в грязи, в пепле, в крови… Он от кого-то таился. Лез через какие-то пещеры, ямы, дыры. Нью-Йорк смешался с Варшавским гетто. Нацисты преследовали его, и он прятался в бункере. В удушливой темноте он совокуплялся с какой-то бабой. У нее был голос Эстер, но оказалось, что это Анита, его родная дочь. Он зарыдал. «Посмотри, Боже, до чего я докатился!..» Грейн встал с мокрым лицом, с сухостью во рту, болью в горле и забитым носом. Поскольку он все время дышал ртом, губы у него пересохли и потрескались. Голова болела, в пояснице кололо, живот пучило. Когда Грейн встал с дивана, ноги у него подгибались, как у старика. Он пощупал рукой то место, где должен был находиться желудок. «Кто знает, может быть, у меня тоже рак? У Господа Бога есть достаточно рака для всех…» Зазвонил телефон, и Грейн подошел к нему нетвердыми шагами. Он услыхал мужской голос, который показался ему знакомым, но тем не менее не сумел определить, кому этот голос принадлежит. Вроде бы знакомый незнакомец сказал:
— Я вас разбудил?
— Нет, уже встал.
— Говорит Соломон Марголин.
— Да, доктор Марголин! Я вас узнал.
— Ну да. После того как я представился, вы меня узнали. Как у вас дела?
— О, спасибо.
— Может быть, у вас найдется для меня полчаса? Мне надо с вами кое о чем поговорить.
— Да, конечно.
— Когда у вас будет время? Вы уже позавтракали?
— Нет, еще нет.
— У меня есть идея. Обычно люди встречаются за обедом. Но почему нельзя встретиться за завтраком? Пришло время хотя бы в чем-то быть оригинальными…
Грейн и доктор Марголин договорились встретиться в девять часов в ресторане на Бродвее. «Зачем я ему мог понадобиться?» — спрашивал себя Грейн. Пришлось поспешно бриться и принимать душ. То время, когда Лея вставала в семь утра, чтобы приготовить завтрак, прошло. Ее антикварный магазин на Третьей авеню стоял закрытым. Ночью она спала с полуоткрытым ртом и полуоткрытыми глазами — бледная, морщинистая, с запавшими щеками и пугающей сосредоточенностью опасно больного человека. Каждый раз, когда Грейн смотрел на нее, он содрогался. На земле никто не мог ей помочь. На небе ей помочь могли, но, наверное, не хотели… Ну и может ли после этого он, Грейн, трижды в день называть Бога милосердным? Нет, не может…
Грейн опаздывал и поэтому взял такси. Когда он подъехал к ресторану, Соломон Марголин уже стоял там в белом костюме и шляпе-панаме. Он сказал:
— Вы опоздали на полторы минуты!
В ресторане им выделили «шатер» — столик между двух стенок. Через окна сияло летнее утро, однако внутри еще горел и электрический свет. Здесь не было ни малейших признаков болезни, страданий, смерти. Официантки выглядели молодыми, выспавшимися. Выпечка была свежей, прямо из печи. Скатерть и салфетки сияли белизной. Посетители выглядели упитанными, довольными. Пожилой мужчина с серебристо-белыми волосами и розовым лицом ел и одновременно искал что-то в финансовом отделе утренней газеты, где приводились курсы акций. Он как-то пережил две мировые войны, экономические кризисы и депрессии, бесчисленные опасности, подстерегающие каждого человека. Его водянистые глаза смотрели мудро, мягко. Казалось, его лицо говорит: «Пусть дураки умирают. Когда есть ум, можно пройти по миру гладенько. Надо только знать, как войти и как выйти…» За одним из столиков завтракала пожилая женщина. Все в ней было искусственным: свежекрашеные русые волосы, румянец на морщинистых щеках, полный рот зубов, покрытые красным лаком ногти. Она заказала официантке какое-то блюдо, представив ей целый список подробностей. Официантка демонстрировала нетерпение, а старуха обращалась к ней разными ласковыми именами. «Ее муж, — подумал Грейн, — тот, что скопил для нее состояние, уже давно гниет в могиле. Благодаря его страсти к деньгам, благодаря тем несправедливостям, что он совершил по отношению к самому себе и к другим людям, эта старуха может теперь придирчиво выбирать деликатесы и ублажать собственное чревоугодие. В ее взгляде — хитрость и эгоизм ленивой старости. На этом свете она уже ничего не могла потерять. Все, что ей удается заглотить, обращается в чистую прибыль… Анна тоже, наверное, будет так выглядеть через сорок лет, — вдруг пришло в голову Грейну. — Нет, я не могу всему этому пособничать! Я должен бежать от этого! — кричало что-то внутри него. — Но куда бежать? У христиан есть хотя бы монастырь, а куда может бежать еврей? У нас этот свет занял все. Нет от него убежища». Грейн услышал, как доктор Марголин сказал:
— Хочу с вами поговорить об одной нашей общей хорошей знакомой…
— Да, да, конечно…
— Стакан апельсинового сока, черный хлеб и чашечку черного кофе. Это всё. Да, и еще немного творогу.
Вот что Соломон Марголин заказал себе на завтрак — никаких животных жиров и никакого холестерина…
4
— Перейду сразу к делу, — сказал доктор Марголин, кладя творог на кусок черного хлеба. — Я знаю все, что произошло между вами и Анной. А почему бы мне и не знать? Борис Маковер, этот дикарь, мой друг. Мы вместе учились в ешиве. Я знаю его ровно сорок восемь лет. Когда мы с ним изучали трактат «Бава медиа»,[352] вы еще не родились. Анну я знаю с тех пор, когда она еще была одиннадцатилетней девочкой. Вы знали ее еще раньше, но какая разница? Помню, как она росла. Я был ее врачом. К вам она пришла готовой Анной, здоровой, красивой, развитой, но что она прошла прежде, чем вы, так сказать, сорвали плод с дерева, знаю я, садовник. Ну, не буду углубляться в сентиментальные разговоры. Хочу, чтобы вы знали только одно: этот Яша Котик — один из самых мерзких негодяев, которых мне приходилось встречать за всю мою жизнь. А вы можете не сомневаться, что за свою жизнь мне пришлось встретить достаточно негодяев. Намного больше, чем хотелось бы. Он ко всему прочему еще и психопат. Какое-то время
