Парижский бордель, где он вырос, был большим, с широкой клиентурой. Это место славилось тем, что может предложить удовольствия на любой вкус.

— В доме жили les filles, naturellement, и les enfants[84]. Они были, разумеется, самым ходовым товаром. Но всегда найдутся те, кто желает… экзотики и готовы платить. Поэтому время от времени мадам посылала за теми, кто таким промышляет. La Maîtresse des Scorpions — avec les flagellantes, tu comprends? Ou Le Maître des Champignons[85].

— Грибной король? — переспросила я неуверенно.

— Oui. Хозяин лилипутов.

Глаза Фергуса застыли, взгляд обратился внутрь, лицо потемнело. В его памяти возникали живые образы людей, которые много лет отсутствовали в его мыслях, и он не получал удовольствия от этих воспоминаний.

— Les chanterelles[86], так мы их звали, — сказал он мягко. — Женщин. А мужчин — les morels[87].

Редкие грибы, которые ценят за причудливый вкус и необычную форму.

— С ними хорошо обращались, с les champignons[88], — добавил он. — Они были недешевы, как вы понимаете. Le maître[89] покупал таких младенцев у их родителей или подбирал с улиц, а однажды такой родился в борделе, и мадам не могла нарадоваться своей удаче.

Он посмотрел вниз на свои руки — длинные, тонкие пальцы беспокойно двигались, комкая ткань штанов.

— С улиц, — повторил он. — Те, кто не попадал в бордель, становились попрошайками. Я знал одного довольно хорошо, его звали Люк. Мы иногда помогали друг другу. — Тень улыбки скользнула по его лицу, и он совершил здоровой рукой жест, изображающий карманную кражу.

— Но Люк был одинок, — продолжил он ровно. — У него не было защитника. И однажды я нашел его в переулке с перерезанным горлом. Я сказал мадам, и она послала вышибалу забрать тело, а затем продала его первому попавшемуся врачу.

Я не спросила, что врач намеревался сделать с телом Люка. Я видела широкие высушенные ладони карликов, выставленные на продажу для предсказаний и в качестве оберегов. И не только ладони, увы.

— Я начинаю понимать, почему бордель может казаться безопасным, — сказала я, с трудом сглотнув. — Но все-таки…

Фергус сидел, подперев голову рукой и тупо глядя на солому. Затем он посмотрел на меня.

— Я раздвигал ягодицы за деньги, миледи, — сказал он просто. — И считал это пустяком, если не считать тех случаев, когда было больно. Но потом я встретил милорда, и мне открылся мир за пределами борделя и улиц. Тот факт, что мой сын может вернуться туда… — Он резко прервался, не в силах продолжать, затем снова закрыл глаза и медленно покачал головой.

— Фергус. Фергус, милый. Ты же не думаешь, что Джейми, что мы когда-нибудь позволим такому случиться! — сказала я, чрезвычайно взволнованная.

Он сделал глубокий судорожный вдох и смахнул навернувшиеся слезы. Потом он открыл глаза и улыбнулся мне с бесконечной печалью.

— Нет, вы бы не позволили, миледи. Но мы не вечны — ни вы, ни милорд, ни я. А ребенок навсегда останется карликом. А les petits[90], они не могут себя защитить. Их могут похитить и использовать те, кто разыскивает таких.

Фергус вытер нос рукавом и посидел немного.

— Если повезет, — добавил он, в голосе зазвучал металл. — Они ничего не стоят вдали от крупных городов. Крестьяне считают, что рождение такого ребенка кара за грехи его родителей. — Лицо мужчины потемнело, губы плотно сжались. — Может, так и есть. Мои грехи…

Фергус резко прервался и отвернулся.

— В худшем случае… — Голос снова стал мягким, но он смотрел в сторону, как будто шептал тайны теням пещеры. — В худшем случае они воспринимаются как чудовища, дети инкуба, который сошелся с женщиной. Люди забивают их камнями, сжигают — иногда даже женщин. В горных деревнях Франции такого ребенка отдали бы на съедение волкам. Но разве вы не слышали о таких вещах, миледи? — спросил он, внезапно повернувшись ко мне.

— Я… догадывалась, — сказала я и облокотилась одной рукой о стену, ощутив необходимость поддержки. Я знала о таких вещах, но они были от меня далеки, фантасмагоричны — обычаи аборигенов и дикарей, тех, кого нельзя было встретить, потому что они обитали только на страницах книг по географии и древней истории.

Он был прав — я знала это. Я видела в тот день, как миссис Баг побледнела от ужаса и перекрестилась, а потом пальцами изобразила рога, пытаясь защититься от злых сил. Потрясенная случившимся и занятая уходом за Марсали в отсутствие Фергуса, я не выходила из дома уже больше недели. Я не имела представления, о чем судачат люди на Ридже. Фергус, очевидно, имел об этом представление.

— Они… привыкнут к нему, — сказала я смело. — Люди увидят, что он не монстр. На это уйдет время, но обещаю тебе, они все поймут.

— Смогут ли они понять? И если они позволят ему жить, чем он будет заниматься?

Фергус внезапно поднялся на ноги, вытянул левую руку и резко сорвал кожаную полосу, которая фиксировала его крюк. Он почти беззвучно упал на солому, обнажив узкий обрубок запястья — кожа была бледной, в красных вмятинах, оставшихся от тугой повязки.

— Я… я не могу охотиться, не могу выполнять мужскую работу. Я гожусь лишь для того, чтобы тянуть плуг, как мул! — Его голос дрожал от гнева и ненависти к самому себе. — Если я не могу работать как нормальный мужчина, то что сможет карлик?

— Фергус, это не…

— Я не в состоянии содержать семью! Моей жене приходится горбатиться день и ночь, чтобы прокормить детей, она оказывается на пути всякого сброда и мусора… людей, которые… Даже если бы мы жили в Париже, старому калеке вроде меня не нашлось бы места и на панели! — Фергус потряс обрубком передо мной, лицо конвульсивно задергалось, затем он развернулся и яростно обрушил искалеченную руку на стену — раз, другой, третий.

— Фергус! — Я схватила его за другую руку, но он вырвался.

— Какую работу он сможет выполнять? — кричал он, и слезы текли по его лицу. — Как он будет жить? Mon Dieu! Il est aussi inutile que moi![91]

Он наклонился, схватил крюк с земли и с силой швырнул его в каменный свод пещеры. Тот коротко звякнул, отскочил от камня и упал в солому, перепугав козу с козлятами.

Фергус ушел, оставив голландскую дверь нараспашку. Коза протяжно и неодобрительно замекала ему вслед.

Я схватилась за ограду загона так крепко, будто это была единственная опора в медленно переворачивающемся мире. Через некоторое время я нашла в себе силы наклониться