Конструкторы безжалостно топили конкурентов, чтобы не делиться «сено-соломой» — так они между собой называли ордена и прочие знаки отличия. И безумно боялись офицеров госбезопасности, которые легко могли сломать им жизнь.

Рассказывают, что Берия однажды посетил сидевшего в заключении авиаконструктора Андрея Николаевича Туполева, будущего академика, генерал-полковника, лауреата Ленинской и пяти Сталинских премий и трижды Героя Социалистического Труда. Туполев пытался объяснить наркому, что ни в чем не виноват. Берия его перебил:

— Я сам знаю, дорогой, что ты ни в чем не виноват. Вот твой самолет взлетит в воздух, выйдешь на свободу.

Уже при Хрущеве, увенчанный всеми наградами страны, академик Туполев жаловался первому секретарю, что тянется за ним тюремный след и тень ложится и на его детей. И Хрущев успокоил авиаконструктора:

— Товарищ Туполев, можете идти и спокойно работать. Даю вам славо, что мы обсудим этот вопрос и прикажем уничтожить документы, относящиеся к вам, чтобы нигде и ни в каких анкетах вам не пришлось писать, что вы подвергались аресту.

ПОРЯДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК В ТАЙНУЮ ПОЛИЦИЮ НЕ ПОЙДЕТ

Вспомнив историю Туполева, академик Андрей Дмитриевич Сахаров задумался над судьбой тех, кто управлял ГУЛАГом: «Я иногда задавался мыслью: что движет подобными людьми — честолюбие? страх? жажда деятельности? власти? убежденность? Ответа у меня нет».

На этот вопрос писатели, историки и психологи пытаются ответить вот уже полвека.

Писатель Лев Эммануилович Разгон, который многие годы провел за колючей проволокой, о надзирателях и вообще о служащих ГУЛАГа пишет так: «Они не такие, как мы. Не такие, какими мы были, и уж вовсе не такие, какие мы сейчас и какими будем. С этими людьми нельзя вступать в человеческие отношения, нельзя к ним относиться как к людям, они людьми только притворяются, и к ним нужно тоже относиться, притворяясь, что считаешь их за людей. Но будучи в полной и непоколебимой уверенности, что людьми они только притворяются…»

Матьяш Ракоши, до войны работавший в Москве, в Коминтерне, а затем возглавлявший долгое время компартию и правительство Венгрии, оставил интересные воспоминания. В частности, он приводит слова академика Варги, известного в те годы ученого, который сказал ему:

— Порядочный человек работать следователем или в тайную полицию не пойдет. Идут туда только отбросы общества, и, естественно, такие элементы смотрят не на дело, а следят за своей собственной карьерой, пытаются заподозрить как можно больше людей, посадить их в тюрьмы, пока наконец не создастся такая атмосфера, при которой все будут казаться подозрительными, подозреваемыми и подозревающими.

Профессиональный партийный работник Михаил Федорович Ненашев пишет: «НКВД возник в моем сознании первый раз зимой 1937 года как нечто зловещее, способное лишить нашу семью отца и даже того скромного бытия, в котором мы пребывали. Большой деревянный дом районного НКВД расположен был невдалеке от землянки моей тети (сестры отца), у которой я жил в райцентре все годы учебы в школе, и ежедневно, проходя мимо его окон, всегда закрытых плотными шторами, часто думал о том, какие тайны скрываются за ними. Не многое тогда я мог понять, но, как маленький зверек, инстинктом чувствовал, что от этого дома исходит нечто недоброе, опасное для меня, для других людей…»

Чекисты работали при Сталине вахтовым методом. Формировалась группа, которая выполняла свою часть работы. На это время они получали все — материальные блага, звания, должности, ордена, почет, славу, право общения с вождем. Ценные вещи, конфискованные у арестованных, передавались в спецмагазины НКВД, где продавались сотрудникам наркомата. Когда они свою задачу выполняли, наступала очередь следующей бригады. Прежнюю команду уничтожали, а все блага доставались уже новой смене.

Где-то в этой страшной империи встречались иногда приличные люди — следователь, который не бил, вахтер в тюрьме, который не был злыднем от природы, надзиратель в лагере, который не лютовал. Они попадались крайне редко, но встреча с ними была счастьем.

В основном же хозяева Лубянки делились на две категории. Очевидные фанатики беззаветно верили Сталину, расстреливали с его именем и умирали с его именем на устах. А карьеристы легко приспосабливались к любому повороту партийной линии: кого надо, того и расстреливали. Со временем первых почти не осталось.

Но стоит ли считать хозяев ГУЛАГа и всей Лубянки суперзлодеями? Исчадиями ада, опутавшими своими сетями всю страну? Заманчиво возложить вину на какого-нибудь одного человека, родившегося с дьявольской отметиной, сказать с облегчением: «Все дело в нем!»

Но ведь каждый из них был таким человеком, который требовался тому ведомству, которое он возглавлял. Другой на его месте делал бы то же самое. Или выбрал бы иное место службы… В какой-то степени могущественный министр или нарком был всего лишь одним из винтиков этой гигантской системы, которая существовала как бы сама по себе.

Но он же и подкручивал, налаживал и заводил весь этот механизм, который на самом деле мог работать только потому, что многие тысячи кадровых сотрудников госбезопасности и еще большее число добровольных помощников сознательно выбрали себе эту службу и гордились ею.

Они превратили страну в полицейское государство, на огромное число людей завели досье, и все структуры общества были пронизаны сотрудниками госбезопасности.

Они развратили людей, добились того, что приличные, казалось бы, граждане, спасаясь от страха или за деньги, квартиру, поездки за границу, а то и просто в надежде на благосклонность начальства, доносили на родных, соседей и сослуживцев.

Страх перед арестом, лагерем выявил все дурное, что есть в человеке. Стало казаться, что удельный вес негодяев выше обычного. Устоять было трудно потому, что перед человеком разверзласи пропасть. Страх и недоверие сделались в советском обществе главными движущими силами. Результатом явился паралич всякой инициативы и нежелание брать на себя ответственность.

Но мог ли человек избрать иную судьбу, без страха сгинуть в ГУЛАГе? Не слишком ли жестокий приговор выносим людям, которые жили в то время? Ведь чекисты должны были исполнять приказания или погибнуть. Если винтик ломался, его тотчас заменяли другим.

Академик Александр Михайлович Панченко в одном из интервью заметил: «Лакеи и холопы говорят: „Такое было время“. Время всегда плохое, а справляемся мы с ним или нет — зависит от нас. Оставаться порядочным человеком при советской власти было позволительно, хотя и не для всех. Один из моих любимых учителей, Борис Викторович Томашевский, говорил: „Не беспокойтесь, при любом самом гнусном режиме два-три места для порядочных людей зарезервировано“».

Надо еще учесть, что немалому числу людей служба в ГУЛАГе и на Лубянке не просто предоставляла средства к существованию, но и создавала привилегированный образ жизни. В те годы в системе НКВД служил примерно миллион человек, вместе с семьями это несколько миллионов, для них в существовании ГУЛАГа нет ничего ужасного. А если еще учесть партийный и государственный аппарат и их семьи? Что же удивляться, если у нас в обществе существуют прямо противоположные точки зрения на сталинские репрессии, ГУЛАГ и органы госбезопасности?