Сейчас, пройдя в тени балок и колес, Холмс и впрямь увидел Адамса. Тот, поминутно снимая соломенную шляпу и вытирая лоб носовым платком (при этом его лысина ярко блестела в свете голых электрических лампочек наверху), что-то увлеченно втолковывал молодому человеку в плотном шерстяном костюме. По длинным темным волосам, орлиному носу, медному цвету кожи и черным глазам Холмс угадал в молодом человеке индейца. Адамс, взволнованный, как школьник, вещал:

– Но это! Этому, мистер Вялый Конь, восхищенно дивились бы древние греки и завидовали венецианцы в пору величайшего расцвета республики! Чикаго смотрит на нас с дерзким презрением, демонстрируя то, что мощнее искусства и значительнее коммерции. Это, увы или ура, будущее, мистер Вялый Конь! Ваше и мое, боюсь… и одновременно надеюсь. Я могу забавляться бутафорией, выстроенной на Мидуэй-Плезанс, и описывать ее в открытках, однако каждый день я прохожу через Павильон машиностроения и каждый вечер, возвращаясь сюда, пялюсь, как старый сыч, на динамо будущего…

Адамс, видимо, поймал себя на том, что говорит лекторским тоном. Он вновь снял соломенную шляпу, протер лысину и, к тому времени как подошел Холмс, продолжил уже чуть тише и спокойнее:

– Еще раз приношу извинения, сэр. Я говорю так, будто передо мной слушатели, а не собеседник. Что вы думаете об этой динамо-машине и пока бездействующих чудесах в Павильоне машиностроения, где, я видел, вы тоже смотрите на них дни напролет, мистер Вялый Конь?

Высокий индеец ответил не сразу, а когда все же ответил, его голос поразил Холмса своей звучностью:

– Думаю, мистер Адамс, что это подлинная и явленная религия вашей расы.

Адамс разразился новой взволнованной речью. Холмс кашлянул. Он знал, что индеец заметил его на входе в павильон и с первой же минуты следил за ним глазами. Адамс говорил:

– Дева Мария была для людей тринадцатого века тем же, чем это динамо и другие такие же будут для…

Он увидел Холмса, запнулся, снял соломенную шляпу и сказал:

– Мистер Вялый Конь, позвольте представить моего сегодняшнего спутника на выставке, знаменитого Шер… извините… знаменитого норвежского исследователя мистера Яна Сигерсона.

Вместо того чтобы протянуть руку, Холмс щелкнул каблуками и слегка поклонился почти на немецкий манер. Индеец ответил таким же кивком, словно и для него нежелательно прикосновение к Холмсу. Не понимая, как и откуда взялась эта уверенность, Холмс знал, что молодой человек (не такой уж молодой при ближайшем рассмотрении; судя по морщинкам в уголках глаз, лишь на год – на два младше его самого) принадлежит к тем же сиу, с которыми сыщик дружил семнадцать лет назад, и, более того, что это вичаша вакан – шаман племени, человек, наделенный способностью видеть больше измерений, чем обычные люди.

– Очень приятно, мистер Вялый Конь, – сказал Холмс. – Нам, европейцам, редко выпадает случай встретить практикующего вичаша вакана из Вольных детей природы.

Индеец (Холмс с первой секунды абсолютно точно знал, что его имя не Вялый Конь) смотрел на него куда более изумленно и пристально, чем если бы просто удивился лакотским словам из уст бледнолицего.

Генри Адамс, обеими руками сжимая шляпу, попятился. У него было чувство, что он смотрит на двух больших орлов, глядящих друг другу в глаза.

Холмс первым отвел взгляд и повернулся к Адамсу:

– Прощу прощения, что помешал, Генри, но Лиззи и сенатор ждут на главном пирсе у парового катера Франклина. Мы опаздываем на скромный ужин у мэра Харрисона.

Адамс что-то сказал индейцу и двинулся к выходу. Холмс вновь поклонился – ему отчего-то по-прежнему не хотелось прикасаться к руке краснокожего – и промолвил:

– Очень приятно было познакомиться, мистер Вялый Конь. Надеюсь, что когда-нибудь вашичу ванаги перестанет вас тревожить.

Холмс знал, что его слова означают: «Надеюсь, дух пожирателя жирных кусков, то есть призрак бледнолицего, перестанет вас тревожить», однако понятия не имел, отчего так сказал.

Индеец в ответ лишь быстро заморгал.

Холмс в смущении повернулся и вслед за Генри Адамсом направился к выходу из грохочущего павильона Городской трамвайной компании. Однако, отойдя от здания менее чем на сто ярдов, он тронул историка за рукав и сказал:

– Пожалуйста, отправляйтесь на яхту с Камеронами. Я вспомнил, что кое-что еще должен сделать.

– Д-да, – проговорил Адамс, очевидно потрясенный чем-то, что увидел или почувствовал. – Конечно, если вам обязательно нужно… но грех пропускать обед у мэра Харрисона…

Холмс кивнул, хотя толком не слышал его слов, и бегом припустил назад к зданию трамвайной компании.

Индеец уже ушел. Холмс – сперва по грунтовой дороге, затем по узким улочкам добежал почти до выхода к железнодорожной станции. Он рассчитал, что если краснокожий джентльмен прибыл сюда с шоу Буффало Билла, то будет возвращаться с Выставки через эти ворота.

Так и оказалось. Холмс догнал индейца перед самым турникетом.

– Мистер Вялый Конь!

Высокий индеец медленно обернулся и взглянул на него без всякого удивления.

– Я должен… если бы вы могли мне помочь… прошу прошения, – запинаясь, выговорил Шерлок Холмс. – Ваше имя ведь не Вялый Конь?

– Нет, мое имя Паха Сапа.

– «Черные холмы», – прошептал Холмс.

– А ваше настоящее имя не Сигерсон, – сказал Паха Сапа. – И вы даже не пытаетесь скрыть оксбриджский английский выговор.

– Меня зовут Шерлок Холмс. – Он протянул руку, и в этот раз индеец ее пожал.

Холмс испытал сильнейшее потрясение в жизни – во всяком случае с тех пор, как в Гималаях его настигли три пули. И он видел, что Паха Сапа тоже ощутил идущий через них разряд энергии.

Когда они разъединили руки, энергия осталась – куда более сильная, чем наэлектризованность воздуха подле динамо-машины.

– Я должен спросить вас, Паха Сапа, – сказал Холмс, – как мне определить, реален ли я?

– Вичаша ксапа кин йа, – сказал Паха Сапа.

Холмс каким-то образом понял: «Мудрый человек говорит…»

– Однако я не знаю, мудрый ли я человек, – закончил Паха Сапа по-английски.

– Все равно скажите, – попросил Холмс. – Мне самому точно не хватает ума ответить на этот вопрос.

Глаза Паха Сапы пронзали его – это было физическое ощущение, как от стрел.

– Каждый человек, рожденный от женщины, реален, – сказал Паха Сапа. – Но даже из них некоторые… бледны. Малореальны. Сильнее всего те, кто творит свое бытие словом.

– Не понимаю, – сказал Холмс.

– Шесть Пращуров не рождены женщинами, но они реальны. Я, мои отцы и мои деды – мы сотворили их словом.

Недоуменное выражение Холмса задавало вопрос: как?