а упорно «реформируют» именно эту страну, не следует. Быть может, это можно назвать анти- или контрпатриотизмом. Мне порой кажется, что существенная часть наших политиков, чиновников и вообще лиц «либерально-западнической» ориентации именно таковы.

Политический патриотизм – как общественная позиция – в наших мыслях и чувствах часто выходит на первое место, заслоняя собой просто любовь к своей стране. Но у «настоящих» патриотов любовь и привязанность при этом не исчезают. Стремление к изменениям и реформам само по себе не является признаком отсутствия патриотизма. Большинство из нас стремится к тем или иным изменениям в стране, в том числе и весьма существенным, но не доходящим до утраты базовых ценностных основ, утраты государства. Такие люди и есть патриоты России. Среди них тоже существуют разные группы, различающиеся отношением к прошлому и его оценкой (упрощенно – «красные и белые»), у них разные образы желанного будущего. Среди образов как те, которые называют «капитализмом», так и те, которые называют «социализмом». Есть образы, в которых «правильная» Россия не просто вписана в глобализированный мир, а и ассимилирована в нем. Есть и такие мечты, в которых Россия успешно служит своим «национальным интересам», сохраняя самобытность. Существует и множество других концепций будущего. Соответственно разделены и патриоты, считающие друг друга – в связи с несовпадающими образами будущего и/или оценками прошлого – не просто соперниками, а врагами. Здесь надо добавить: к  сожалению. Потому что конфликт между разными патриотами губителен для России и любых проектов по реализации любого из проектов будущего. Кроме проекта гибели, уничтожения России, а такой проект у тех, кто является врагами России или «контрпатриотами», существует. Противостоять ему может лишь какое-то единство патриотов, пусть и компромиссное. Но его нет, причем не то что «на деле», но и на словах, на уровне описательных моделей.

Еще одно важное – фундаментальное – измерение патриотизма: отношение ко внешнему миру и взаимоотношения с внешним миром. Есть патриотизм изоляционистский, охранительный, видящий со стороны внешнего мира преимущественно угрозы – экономике, культуре, самобытности и т.  д. Есть другая крайность: видеть благо для своей страны только в максимальном слиянии с внешним миром. Во все времена в  России есть и те и другие типы патриотов. И во власти, в стратегической линии страны тоже бывают то те, то иные. Есть, однако, и люди – их большинство,  – стремящиеся к балансу заимствований и охранительства: «Смотрите на мир без очков и шор, глазами жадными цапайте все то, что у нашей земли хорошо и что хорошо на  Западе». С таким призывом обратился к молодежи поэт Маяковский в 1927 году. Видимо, чтобы придерживаться этой «средней» линии, нужны «края»: и  в общественных настроениях, и в пространстве дискурса о путях развития должны быть и переживаться как настроения изоляционные, так и настроения благорастворения в зарубежных, инородных судьбах и моделях. Но на уровне реально осуществляемой стратегии государства всегда надо стремиться к «средней» линии, лишь по мере необходимости склоняясь то влево, то в право в поисках и обретении каких-то идей, технологий, культурных достижений и пр. Следует быть острожными, но без фобий и ненависти, следует быть дружелюбными и восприимчивыми, но чувствовать пределы допустимых влияний и изменений.

Важно видеть, что патриотизмов – много. И что далеко не любой патриотизм плодотворен на этом этапе существования России. На каждом отрезке своей истории России надо решать специфические задачи, отвечать на текущие вызовы времени, требующие патриотизма определенного качества. Патриотизм – и как чувство отдельного гражданина, и как общественная позиция – один из важнейших (думаю, наиважнейший) ресурс развития страны. Разноголосица патриотизмов лишает этот ресурс силы. Способность различать патриотизмы и умение сложить из них компромиссную, но общую позицию большинства – единственный путь развития страны. Но ни способности, ни умения, к сожалению, нет. Общество – по любым измерениям – расколото. И раскол этот в значительной степени институирован. Неясно, от кого можно ожидать действий по «сборке субъектов патриотизма»? У нас нет источника воли, способной такую сборку осуществить. Надеяться можно либо на то, что он есть, но я/мы его пока не видим; на то, что он появится; ну, и на то, что произойдет чудо. 

Пение  

См. также Музыка. Для меня пение – такой же естественный и почти такой же важный процесс, как дыхание. Я пою или напеваю (мычу-мурлычу) что-нибудь очень часто. Часто не в смысле каждую неделю или каждый день, часто – в смысле каждый час или даже минуту. Хорошо или плохо я пою, для рассуждений о пении в этой книге значения не имеет. Прошу читателей считать, что пою я хорошо: книга эта все равно не звуковая, так что риска слушать меня против вашей воли нет, а мне будет приятно. Обо мне на этом все, если чего-то важного вдруг не вспомню.

Я вот о чем хочу поразмышлять… Когда-то давно один мой друг – профессор, между прочим,  – признался, что никак не может понять и разделить мою любовь к опере. И даже не к опере, а к любому оперному пению. Как он выразился: «Ну почему они не поют своими нормальными голосами, а воют как-то утробно». Под «нормальным» голосом он понимал то, как поет он сам, как пели его дедушка и бабушка, родители и гости во время застолий… Короче, народ так, как в опере, не поет!

Мысли моего друга-профессора вовсе не глупые и не какие-то редкостные. Народ действительно «так, как в опере», не поет. Ни народ русский, ни даже народ итальянский, имеющий к опере самое близкое, прямо скажем – родственное отношение.

Попробую высказать что-нибудь полезно-разъясняющее.

У пения есть два, так сказать, объекта воздействия: мы сами (поющие) и все остальные (слушающие). То есть поем для самих себя, буквально – в одиночестве, или поем для других, вместе с другими и т.  п. Разные цели существенно обусловливают и то, как именно мы поем. При пении для самого себя мы получаем удовольствие от самого процесса, то есть процесс ритмической вибрации голосовых связок, звуковых колебаний, возникающих в гортани и распространяющихся за ее пределы, нам приятен сам по себе. Мало того, мы напеваем какую-то знакомую мелодию, песенку, и это уже иной уровень удовольствия: возникает эмоциональный отклик на саму музыку, которая звучит не только как реально воспроизводимый звук, но и как образ этого звука в вашем сознании, извлеченный из памяти. Даже если вы, например, фальшивите, воспроизводя какую-то мелодию, это может и не иметь для вас значения, потому что внутренний образ – например, исполнение этой песни каким-то