ему под семьдесят. Он давний наш друг, и, я надеюсь, наш подарок пригодился ему в некоторые, так сказать, интимнейшие минуты.

Между тем серая мгла опустилась на улицы и дома Ада, и все, что видел теперь Марк, окутано было белесой дымкой – словно где-то вдалеке разгорелся сильный пожар. Он так и спросил, горит где-нибудь? Духота усиливалась, и Марк со слабой надеждой спросил, Иван Иванович, бывают ли здесь дожди. Люцифер пожал плечами. А зачем? Прекрасная погода. Тепло. Безветренно. Впрочем, на моей памяти небольшой дождь пролился, когда нас посетила Мария. Было даже прохладно. Вы, мой друг, разумеется, наслышаны об этом Ее поступке. Да, добра, милосердна, плакала, сострадая тем, кто мучается за грехи земной своей жизни, – но в этом рассказе чрезвычайно много нелепостей. Честно говоря, он весь одна сплошная нелепица. Ему ни в коем случае нельзя доверять – всем этим раскаленным скамьям, огненным озерам и рекам, железным деревьям, на которых висят подвешенные за язык клеветники. Есть еще женщина, подвешенная совершенно варварским способом – за зубы, есть попы, подвешенные за края ногтей, есть иудеи, брошенные в смоляную реку с огненными волнами… Кстати: убейте меня на этом самом месте, но я отказываюсь понимать, отчего Мария не попросила Своего Сына о смягчении участи иудеев. Какой-нибудь распутный поп, обжора и пьяница, получает пусть временное, но все же отдохновение от мук, а несчастный Мойша со своей бедной Сарой не заслуживает даже короткого отпуска. Какая несправедливость. Дорогой мой, мне чужды сантименты, но справедливость – это царица мира. Амнистия должна распространяться на всех, иначе это не амнистия, а очередной обман со стороны христианства. Однако этот сочинитель так же мало представляет себе Ад, как и Данте, у которого – будем справедливы – несообразности нарисованных им картин отступают на задний план благодаря несравненной силе его поэзии. Правда, он отчего-то назвал меня Ди-том, дал мне три лица и вморозил в ледяное озеро Коцит, где я сдираю с грешников кожу и подвергаю их другим, столь же ужасным пыткам. Но вы, надеюсь, видите меня – и Люцифер остановился, тем самым давая Марку возможность снова оглядеть его – с ног, обутых в белые туфли, до головы с черными густыми волнистыми волосами. Вот я весь перед вами – и не замороженный, наподобие какого-нибудь судака, не о трех лицах и не сдирающий кожу со спины грешников. Зачем? В человеческом воображении мучения, которые грешник претерпевают в Аду, должны быть непременно связаны с болью. Вообразите, мой друг, что вас подвесили, зацепив за края ваших ногтей. Марк содрогнулся. Вот-вот. Но вместе с тем ко всякой боли можно в конце концов притерпеться. Говорят, зубная боль невыносима. Не знаю. Но адские страдания должны быть сильными, непрерывными и при необходимости возрастающими. Мы добиваемся этого, воздействуя на душу. Марк скептически усмехнулся. Но усмехнулся в свою очередь и Люцифер. Вы еще увидите, что может сделать с прибывшим сюда человеком палящая его день и ночь тоска; вы увидите, как грешники умоляют причинить им любую боль, но только оставить в покое их души; и вы, мой друг, услышите страшные вопли, ужасные стоны и надрывный вой – но совсем не от боли, а от неизбывных мук души. Боль – это, если хотите Средневековье, «Молот ведьм» с убогими представлениями Инститориса и Шпренгера или дыба, кол и кнут царя Ивана. Прибегаем ли мы к старым рецептам? Лишь в самых крайних случаях, когда наш постоялец являет собой абсолютное бесчувствие.

Ну-с, друг мой, мы подходим к Управлению Адом. И Люцифер указал на серое двухэтажное здание, точь-в-точь как то, в котором неподалеку от дома Питоврановых помещался ЖЭК и в котором до, во время и после работы сантехники выпивали вместе с электриками, слесарями и плотниками. Они поднялись на невысокое крыльцо, открыли дверь и оказались в приятном для глаз полусумраке. Какие-то мелкие чернявые человечки тут же обступили Люцифера и, не обращая внимания на Марка, заговорили все разом. Молчать, не повышая голоса, произнес Люцифер, и воцарилась тишина. Мустафа, позвал он. Я здесь, ваша милость, отозвался один из человечков, тоже маленький, черноволосый и смуглый, с живыми карими глазками. Ты что же, грозно спросил Люцифер, болтаешь про меня, что я был недоволен старой ведьмой? Какой, ваша милость? – ничуть не робея, спросил Мустафа и даже улыбнулся, показывая мелкие белые зубы с одним, правда, искусственным, отливающим тусклым золотым блеском. У меня их, и он захохотал, чертова прорва. Шутишь, процедил Люцифер. Той старухой, что сейчас метет улицы. А! – и Мустафа махнул рукой. Совсем пустая старуха. Может, умела когда-то травить народ, но, похоже, разучилась. И ты ей сказал, продолжал Люцифер, что я недоволен? А кто тут будет доволен? – дерзко спросил Мустафа. Ты, маленький уродец. С этими словами Люцифер пребольно щелкнул Мустафу в лоб. Ой! – вскрикнул тот. За что, ваша милость?! А ты, дурачок, не создавай впечатление, что я лезу во всякие мелочи вроде того, сколько людей отправила на тот свет старая карга. Мне на это вообще наплевать. У меня дела поважней. Ступай к Вельзевулу и скажи, что я велел тебя выпороть. Ваша милость! – всплескивая ручками, воскликнул Мустафа. Простите! Вот видите, друг мой, обратился Люцифер к Марку, с кем приходится иметь дело! А ведь на мне, между прочим, большая политика. Американцы во Вьетнаме, русские в Афганистане, две чеченских войны, Карабах, Донбасс – не поверите, дорогой мой, сколько пришлось положить сил, чтобы люди принялись с наслаждением убивать друг друга. В этом отношении ваша страна оказалась самым удачным моим проектом последнего времени. Империи нет – но имперские замашки остались. Стоит лишь внушить кому следует имперскую тоску, или напомнить, что Москва – Третий Рим, а Четвертому никогда не быть, или навеять мечты о Константинополе и Дарданеллах, или поманить православным миром с центром в России, или нашептать на сон грядущий вашему вождю, что царь во всех смыслах выше и надежней, чем президент. В самом деле, что такое президент? Сегодня выбрали, завтра прокатили. А царь – это уже не от народа. А от кого? – спросил Марк. Люцифер усмехнулся. Пусть думают, что от Бога. Затем он окинул взглядом подступивших к нему маленьких человечков, которые все, как один, сложили на груди руки, посмотрел на свесившего голову Мустафу и проронил: в последний раз. Ты слышишь, чертенок ты полосатый? Еще раз повторится, я тебя не к Вельзевулу отправлю. Я тебя на Землю сошлю, и будешь там зарабатывать себе на хлеб насущный. Ступай! И вы все,