Демивалль ничем не показала, что напугана угрозой. Отстранив руку Адива, она привлекла его к себе в издевательском подобии нежных объятий.

– А для пущего взаимопонимания, – сладко шепнула она ему на ухо, позаботившись, впрочем, чтобы ее слова услышали все, – я напомню, что ты служишь человеку, а я богине. Жаль, что ты еще до старости утратил зрение, не то увидел бы, с какой силой решился спорить.

* * *

– Я мог бы его убить, – сказал Габрил, хмуро глядя на огонек фарфорового светильника.

Морьета горячо замотала головой:

– Нет, нельзя. Тарик Адив жесток и злобен, но не дурак. Шестеро солдат, которых мы видели этой ночью, – малая доля его сил.

– А еще он лич, – с отвращением вымолвила Тристе. – Он может… всякое.

– Грязный мошенник, – поддержал Габрил.

Каден набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. Едва Адив удалился, Морьета поспешно провела их наверх, в свои покои, где, пока Тристе задергивала занавеси и зажигала дополнительные светильники, заперла на засов дверь. Храм, несколько дней представлявшийся надежным убежищем, обернулся зловещей ловушкой, и челюсти капкана медленно смыкались. Каден обвел глазами комнату Морьеты, хотя смотреть здесь было почти не на что: тонкие ароматные свечи на каминной полке, цветущий жасмин в темных вазах искусной работы, арфа на стене, россыпь пергаментов, перьев и чернильниц на низком столике в память о долгих ночах работы над конституцией. Ничто здесь не говорило о предательстве. Ничто не намекало, что и тут, в сердце храма Сьены, за ними следят.

– Как Адив узнал, что я здесь? – спросил Каден.

Тристе ткнула пальцем в занавешенное окно, выходящее в сад:

– Здесь сотни лейн. – Она огорченно покачала головой. – Кто-то проговорился.

– А как же «неприкосновенное инкогнито»? – спросил Каден.

Морьета поджала губы:

– Мы в большинстве думаем прежде всего о служении богине. Однако… – она развела руками, – несмотря на обучение и обеты, лейны остаются людьми со всеми человеческими желаниями и слабостями. Нас можно запугать или подкупить. Или внушить, что выбора нет. – Она с болью взглянула на Тристе. – Демивалль строго блюдет обеты – только за этот год по ее приказу зарезаны и выброшены за стены четыре лейны и служанки, обманувшие доверие богини, но в храме сотни людей, а она не вездесуща.

– Переберемся в мой дом, – предложил Габрил. – Туда ваши ишшин не проникнут, а этот храм вам больше не укрытие. Советник знает, что вы здесь, и непременно вернется.

– Не знает. Наверняка не знает, – поразмыслив, возразила Морьета. – Каден не показывался вне моих покоев без капюшона. Адив может быть уверен разве что в возвращении моей дочери. Думаю, еще несколько ночей здесь будет безопасно.

– Он искал мужчину, – напомнил Каден.

– Забрасывал удочку в надежде поймать Демивалль на слове, – ответила Морьета. – Знай он наверное, что я прячу тебя здесь, стены Сьены нас бы не спасли.

– Неужели нет способа его остановить? – Тристе сжала кулаки. – Надо его убить!

– Не в нем проблема, – тихо ответил Каден. – Пока не в нем.

Задохнувшись от возмущения, Тристе развернулась к нему:

– Адив уже раз пытался тебя зарезать. Он угрожал моей матери, он силой забрал меня из храма, а теперь вернулся и снова нас выслеживает. И не в нем проблема?

– Он мешает нам, только пока мы в городе, – пояснил Каден. – Если уйдем завтра утром или этой ночью, он нас не догонит.

– Вздумали бежать? – неприязненно осведомился Габрил. – А что с вашим обетом разрушить империю? Что с вашей конституцией?

Каден встретил гневный взгляд первого оратора:

– Я не собираюсь бежать, но раз уж мы решились покончить с империей, какое нам дело, кто занимает Рассветный дворец? И какой смысл убивать Адива?

– Для начала хорошо бы его убить, – заметила Тристе, – а уж там подумаем, что делать дальше.

– Нет, – покачал головой Каден. – С его смертью Рассветный дворец опустеет, наступит период безвластия, а пустота всегда недолговечна. Если ее не заполнит наш совет, место тотчас займут ил Торнья, Адер или их приспешники.

– Увы, – проговорил Киль, – как показывает сегодняшнее собрание, создать совет нам едва ли удастся.

– Напыщенное дурачье! – Габрил в ярости ударил кулаком о кулак. – Готовы собственный колодец отравить, лишь бы другой не напился!

– А нельзя ли им что-нибудь посулить? – спросила Тристе. – Предложить что-то в обмен на подписание конституции?

– Нечего мне им предложить, – развел руками Каден.

– А права и привилегии в будущей республике? – подсказала Тристе.

Каден подумал и мотнул головой:

– Они из-за этого и перессорились.

Морьета глядела на него блестящими глазами.

– Ничего не выйдет… Я думала, вдруг… – шептала она, качая головой. – Нет, они не договорятся. Как жаль!

Все замолчали. Габрил мрачно уставился на огонек лампы. Тристе кусала губу. Каден минуту разглядывал их, ощущая в сознании колючий росток новой страшной мысли, а потом перевел взгляд на колеблемую ветром легкую занавеску. Из сада внизу доносились музыка и смешки, плохо заглушавшие низкие стоны и вскрики горячечной страсти. Его снова накрыла усталость, принесенная с собой после встречи на складе, – тяжелое, дремотное бессилие. Все они – его народ: и посетители храма, и разгневанная знать, – а между тем даже кшештрим ему ближе этих людей.

Он наполнил ум сама-ан недавней встречи, всмотрелся в освещенные слабыми огоньками лица. Он умел в мельчайших подробностях представить случившееся, только что это даст? Сколько ни вглядывайся в физиономии, сколько ни разворачивай в обе стороны картину поражения, ничего не менялось. Будь перед ним выкрошившаяся стена, сломанная ось тележки, сырой глиняный горшок на гончарном круге или неразделанная козья туша, он бы сумел распознать под блестящей кожурой мира свою цель, а в собрании этих магнатов не находил системы, не видел смысла в их безумии.

Он с медленным выдохом отпустил мысленную картину и уставился на язычок пламени: огонек вдруг захлебнулся, затрепетал и снова стал гореть ровно. Что нужно светильнику, он понимал: масло и воздух, горючее и пространство, нечто и ничего. Лиши его масла – огонь погаснет. Лиши свободы – погаснет тоже. Каден протянул руку, поднес ладонь к огоньку. Пламя не касалось кожи, но причиняло боль, сильнее, сильнее… стало обжигать. Неразумная звериная часть его сознания кричала: отдерни руку, прижми к груди, но он заставил зверя умолкнуть и удержал ладонь, наблюдая боль со стороны, отринув страх перед болью.

Ему уже казалось, что он целую вечность сражается и бежит – сопротивляется, когда есть силы, чаще же спасается бегством. И чего добился? Сидит в храме, как в ловушке, тайны не сохранил, планов не осуществил, враги смыкают кольцо. Каден уставился на свою руку. Кожа на ладони покраснела, пошла пузырями, но и светильник погас. Он медленно отвел руку, посмотрел, как расходится в воздухе дымок. Рядом слышались восклицания, но он отстранился от звуков, следуя линии мысли. Все это время он пытался уберечь себя, новых друзей, семью… Перевернув ладонь, он всмотрелся в воспаленное красное пятно. Если честно, никого он не мог уберечь, даже самого себя. Он не сумел победить в бою. Не сумел сохранить своей тайны. Не скрылся ни от Адива, ни от ишшин…