На втором курсе он женился на очаровательной студентке института журналистики, сердце которой завоевал, бесстыдно хвастаясь своей будущей карьерой врача и обещая прекрасную совместную жизнь. Это событие не принесло ему счастья, а стало тайной пыткой. У него возникли серьезные сомнения в своих способностях овладеть медицинской профессией, но он считал, что привлекателен сам по себе. Однако его мучило чувство вины: жизнь в браке он начал со лжи.

А затем он встретил человека, изменившего его жизнь. Это случилось в два часа ночи. В приемный покой отделения «Скорой помощи» ввалился Терри Дин, из его поясницы торчал перочинный нож, причем под таким необычным углом, что он не мог извлечь его сам. За дело принялся Эдди. Тишина ночной смены и радушные, искренние манеры пациента располагали к откровенности, и он излил Терри душу: как он разрывается между отвращением и чувством долга, между ответственностью и опасением, что не справится. Быть или не быть ему эскулапом? — рефлексировал Эдди. Эти мысли ему претят, сказал он, и скорее всего доведут его до самоубийства. А что еще остается? Он не знает, как по-другому зарабатывать деньги. Терри сочувственно слушал, а затем предложил высокооплачиваемую, но не совсем обычную работу — ездить по миру и присматривать за его братом, чтобы в случае необходимости ему помогать. Короче, превратиться в друга и защитника Мартина Дина.

Хотя это разбило родительские сердца и создало необыкновенное напряжение в отношениях с молодой женой, Эдди согласился и, поселившись в Париже рядом с Кэролайн, стал ждать, когда объявится подопечный. Но самым удивительным открытием для нас стало то, что с момента знакомства и по сей день он терпеть не мог брата Терри. Все прошедшие годы он ненавидел Мартина, но ни разу этого не показал. Немыслимо! Чем больше я об этом размышлял, тем больше приходил к убеждению, что его притворство граничило с гениальностью. А затем вспомнил: люди всю жизнь делают вид, что любят родных, друзей, коллег, соседей. Так что двадцать лет — срок не такой уж большой.

На выезде из Бангкока движение было интенсивным, потом дорога стала свободной. Шоссе тянулось среди рисовых полей. Терри вел машину быстро. Мы обгоняли маленькие мопеды, на которых ехали все поколения от мала до велика, и автобусы, так опасно вилявшие, что казалось, ими никто не управляет. Некоторое время пришлось плестись за трактором — его водитель в это время скручивал сигарету. Затем начался горный серпантин. И чтобы совершенно вскружить мне голову, Терри рассказал, что произошло с Эдди после того, как он возвратился в Таиланд.

Его ликование по поводу окончания двадцатилетней миссии быстро развеялось, поскольку все тут же пошло наперекосяк. После ста сорока месяцев разлуки потребовалось всего шесть недель совместной жизни, чтобы расстроить брак. Эдди съехал с квартиры жены в Бангкоке и поселился в родной деревушке. Это стало величайшей ошибкой: его повсюду преследовали призраки родителей и упрекали за то, что он разбил их сердца. И как же поступил этот идиот? Вернулся к прежней мечте. А мечты, как и все остальное, могут представлять опасность. Идут годы, человек с опытом и возрастом меняется, и, если не скорректировать мечту, можно оказаться в незавидном положении Эдди — сорокасемилетнего мужчины, мечтающего, как двадцатилетний юноша. Но в его случае все было еще хуже. Он забыл, что мечта вообще была не его — что он принял ее уже поношенную. И вернувшись в свою изолированную от мира общину с намерением обустроить магазин, обнаружил, что смерть шестидесятипятилетнего отца открыла вакансию и он обеспечен работой совершенно иного рода.

Солнце уже заходило, когда мы подъехали к дому Эдди — приютившемуся на небольшой поляне покосившемуся строению. Окрестные холмы покрывали густые джунгли. Когда Терри выключил мотор, я услышал, как журчит река. Мы буквально оказались посреди нигде. От уединенности этого места мне сделалось слегка не по себе. Прожив столько времени в хижине в северо-западном конце лабиринта, я привык к аскетизму одиночества, но это было нечто иное. От вида дома у меня по коже пошел мороз. Может быть, я слишком много читал или слишком много смотрел кинофильмов, но если, подобно мне, рассматривать жизнь сквозь призму драматических символов, все моментально наполняется смыслом. Дом — не просто дом: это то место, где режиссируются эпизоды жизни человека, и эта уединенная постройка представляла собой идеальную декорацию для самых зловещих сцен, а если прожить здесь достаточно долго, не исключено — и для трагической развязки.

Терри посигналил. Эдди вышел и как-то очень яростно помахал нам рукой.

— В чем дело? Что вам надо?

— Ты не сообщил ему, что мы приезжаем? — спросил я у Терри.

— Зачем? Вот теперь он узнал. Эдди, мы приехали справиться, как у тебя дела. Готовь комнаты. Принимай гостей.

— Я больше на вас не работаю. Вы не можете заявляться вот так и требовать… Послушайте, Терри, я здесь врач и не хочу участвовать ни в каких аферах.

— Мои шпионы мне донесли, что у тебя нет ни одного пациента.

— Откуда такие сведения? Хотя понятно… Здесь подозрительно относятся к приезжим. Я отсутствовал много лет. Требуется время, чтобы заработать уважение, вот и все. Да и какое вам до этого дело? Вам нельзя здесь оставаться. Мое положение шаткое. Я вовсе не хочу, чтобы вы подмочили мне репутацию!

— Господи, Эдди, мы не собираемся бегать по деревне в исподнем. Нам требуется только мир, покой и немного хороших пейзажей. И что странного в том, что врач на несколько недель приютил умирающего и его родных?

— Недель? Вы собираетесь остаться здесь на несколько недель?

Терри расхохотался и шлепнул Эдди ладонью по спине.

— И он тоже? — Эдди покосился в сторону отца. Тот ответил холодным, безжизненным взглядом. Эдди повернулся ко мне, его губы растянулись в подобии улыбки, которая намекала на теплоту, но теплой отнюдь не была. Недавно в Австралии я ощутил на себе, что значит ненависть по ассоциации, и теперь почуял ее носом. Терри схватил сумку и направился к дому, остальные осторожно последовали за ним. Я задержался на пороге и посмотрел на Эдди. Он не двинулся с места — как застыл, так и остался стоять рядом с джипом. По его лицу можно было определить, насколько мы ему неприятны. Я не стал бы его за это осуждать. Поодиночке мы были милейшими людьми. Но вместе — нестерпимы.

Не понимаю, что такого заключено в моем теле, но оно неизменно притягивает комаров всех вероисповеданий и рас. Я буквально искупался в репелленте, сжег тысячу цитронелловых свечей, но кровососущие все равно налетали стаями. Пришлось снять с кровати москитную сетку и обмотаться ею, как саваном. Только тогда я сумел осмотреться, глядя сквозь прозрачную ткань. Сказать, что мебели было мало, значило ничего не сказать. В моем распоряжении оказались четыре белых стены, скрипучий стул со сломанной ножкой, шаткий стол и тонкий, как вафля, матрас. Окно выходило на густые джунгли. Я настоял, чтобы мне предоставили самую дальнюю спальню. В ней была еще одна, задняя дверь. Пригодится, чтобы входить и выходить, ни с кем не встречаясь, подумал я.

Москиты пробрались к руке — все-таки нашли дорогу сквозь сеть. Я с отвращением сорвал ее с себя и подумал: чем мне предстоит заниматься в этом месте? В Бангкоке с его буддийскими храмами и секс-шоу я находил чем развеяться. Здесь же мысли об умирающем отце вытеснят все остальные мысли. И мне останется одно: наблюдать, как угасает человек.