— Прекрасный вопрос. Но одно не противоречит другому.

Подобные безрезультатные споры продолжались до бесконечности.

Терри вытащил отца из кровати и поволок на полигон, где стреляли по целям из помповых ружей. Но ни отец, ни я не любили оружия. Отец выстрелил, однако отдача оказалась настолько сильной, что он опрокинулся навзничь. Брат склонился над ним. Отец поднял на него глаза, его губы дрожали.

— Марти, ответь, куда тебя привели все твои размышления о смерти? — спросил Терри.

— Чтоб я знал.

— Джаспер считает тебя философом, который загнал себя в угол.

— Вот как?

— Скажи, что это за угол? На что он похож? Как ты в нем оказался? И как, по-твоему, можно из него выбраться?

— Помоги подняться, — попросил отец и, оказавшись на ногах, продолжал: — Вкратце все выглядит следующим образом. Поскольку люди до такой степени не хотят признать свою конечность, что превратились в порождающие смыслы машины, я никогда не мог быть уверенным, не является ли сверхъестественное или религиозное по своей природе порождением моего отчаянного желания поверить в собственную особенность и стремления к бессмертию.

— Может быть, это от того, что у тебя не было мистического опыта?

— У него был, — вступил я в разговор. — Однажды он увидел все сразу во Вселенной. Но не разобрался в увиденном.

— Теперь тебе понятна природа угла? Если люди генерируют смыслы, чтобы таким образом отрицать смерть, как я могу утверждать, что мой опыт — не мое порождение? И поскольку уверенности нет, приходится признать, что мое.

— Следовательно, всю жизнь ты даже не относился с серьезностью к своей душе?

— Прекрати разговоры о душе. Я не верю в нее, и Джаспер тоже не верит.

Терри повернулся ко мне. Я пожал плечами. Если честно, я не мог составить на сей счет мнения. Отец был прав: бессмертная душа не мылась со мной в одной бадье. Ее срок годности я считал сильно преувеличенным. Сам я верил в смертную душу, которая после рождения постоянно изнашивается и умирает вместе с человеком. Каковы бы ни были недостатки смертной души, мне она казалась вполне совершенной.

— Вот и прикинь, Марти. И пошли подальше свой разум, который стремится познать загадки мироздания. Ты проиграл.

— Нет, это ты прикинь, Терри, — устало отмахнулся отец. — Если я жил неправильно, совершал просчеты и еще буду их совершать, то сохранять статус-кво своей убогой личности намного менее трагично, чем взять и измениться в одиннадцатом часу. Я не хочу быть тем смертным, который за пять минут до кончины понимает, как следовало жить. И рад, что смешон, но не хочу, чтобы мою жизнь назвали трагической, покорнейше благодарю.

Я перезарядил оружие, прицелился и в первый раз за весь день попал в «десятку». Повернулся к отцу и Терри, но ни тот ни другой не заметили моего успеха. Они не шевелились, братья, стоявшие бок о бок, но жившие в абсолютно разных мирах.

В ту ночь я как можно глубже зарылся под одеяло. Выстрелы, которыми Терри метил в отца, видимо, не попали в цель и вместо него угодили в меня. Я понял, что когда-нибудь, как отец, я займу такую же бескомпромиссную позицию пред ликом смерти. Несмотря на желание стать его зеркалом наоборот, я должен был признать, что между нами существовало тревожащее сходство. Мой ум, как и его, без устали пытался проникнуть в тайну творения, и я, как и он, не представлял, как устроить себе передышку от этих бесконечных бесплодных поисков. У меня не было уверенности, что Терри не раскачивал мою лодку нарочно. Он должен был понимать: отец не изменит ни единого атома своей личности, и поэтому вытаскивал меня на прогулки. Терри метил в меня, решив поквитаться со мной за брата. Я знал, что у меня внутри присутствовала некая душевная склонность, которая отсутствовала у отца, но она была расплывчатой и недооформленной. Я бы не удивился, если, однажды проснувшись, обнаружил бы, что отошел от собственной сущности и, как зомби, вышагиваю по стопам родителя.

Раздался стук в дверь. Я не ответил, но створка тем не менее отворилась. Терри боком протиснулся в спальню.

— Черт бы их побрал, эти узкие проемы. Привет, Джаспер! Хочу прибегнуть к твоим мыслительным способностям. Что нам предпринять, чтобы дни казались твоему отцу восхитительными?

— Ты меня задолбал! Мы ничего не можем поделать. Оставь его в покое.

— Понимаю. Может, нам отправиться в путешествие?

— Всем вместе?

— Конечно. В деревню. Мы могли бы поехать к Эдди, посмотреть, как он живет.

— Идея не из лучших.

— Твоему отцу сейчас паршиво. Я подумал, общество старинных друзей — это то, что ему требуется. А деревенский воздух его взбодрит.

— Его уже не взбодрить. Он разлагается.

— Я собираюсь предложить это всем.

— Подожди, а как же твой кооператив? Разве тебе не нужно руководить проститутками, растить опиум и торговать оружием?

— Об этом, пока я не вернусь, позаботятся другие.

— Видишь ли, Терри, отец не умеет растворяться в красоте природы. Естественные явления погружают его в самые жуткие формы самосозерцания. Его надо отвлекать, а не устраивать ему путешествие в глубь себя. Кроме того, ты спишь с его женой, и он знает об этом.

— Не сплю.

— Перестань, Терри, я видел, как она выходила из твоей спальни.

— Понимаешь, Кэролайн разочарована. Твой отец не знает, как правильно обниматься. Он пользуется только одной рукой!

Разговаривать с ним было бесполезно. Он себя настроил, и нам всем предстояло ехать в отдаленную горную деревушку и пару недель провести в доме Эдди. Я рвал на себе волосы, слушая, как Терри объявлял эту новость отцу и Кэролайн. И хотя его идея никому не понравилась, на следующее утро он погрузил нас в джип.

Во время поездки я пережевывал в уме то, что Терри рассказал мне об Эдди. Его отец был единственным врачом в дальней горной деревне, где жила их семья. И все ждали, что юный Эдди пойдет по стопам родителя. Родные мечтали, что сын продолжит дело отца, когда тот уйдет на покой, и такова была сила их воли, что их мечта стала и его мечтой. Годами они экономили и копили, чтобы отправить юношу на обучение в медицинский институт, и он отвечал им благодарностью и усердием.

К сожалению, все рухнуло в тот самый день, когда Эдди впервые открыл учебник по медицине. Он горел желанием следовать за мечтой и угодить родителям, но обнаружил, что оскорблен тем фактом, что у человека внутри находится мерзкая слякотная грязь. Поэтому почти все время в интернатуре провел, давясь рвотой. Он не переносил ни одну составляющую человеческого организма: ни легкие, ни сердце, ни кровь, ни кишки — во всем этом не только находил символы отталкивающего животного начала, но, понимая, насколько хрупки и подвержены болезням человеческие органы, не мог себе представить, каким образом люди способны прожить хотя бы минуту.