— Тогда абстрагируйся от веры. Считай, что просто меняешьугол зрения, допуская, что мир не всегда такой, каким кажется. Все великиеисторические открытия начинались с простой идеи, которая шла вразрез спривычным мироощущением. Взять, к примеру, пресловутое утверждение, что Землякруглая. Скольким гонениям оно подверглось, потому что у людей не укладывалосьв голове, как такое может быть: ведь вся вода из океанов выльется…Гелиоцентризм считался ересью. Зашоренные умы всегда нападали на недоступноепониманию. Всегда найдутся созидатели и разрушители. Вечное движение. Рано илипоздно созидатели обретают сторонников, количество сторонников достигаеткритической массы, и Земля вдруг делается круглой, а Солнечная система —гелиоцентрической. Меняется сознание, возникает новая реальность.

Лэнгдон рассеянно кивнул.

— О чем думаешь? У тебя какой-то вид загадочный.

— Не знаю. Почему-то вспомнилось, как выходил по ночамна байдарке, вставал посреди озера под звездами и размышлял обо всяком таком…

Кэтрин ответила понимающей улыбкой.

— Наверное, каждому доводилось. Лежать на спине,смотреть в звездное небо… раздвигать горизонты.

Она подняла глаза к потолку и попросила:

— Дай пиджак, пожалуйста.

— Зачем? — удивился Лэнгдон.

Кэтрин свернула его пиджак вдвое и уложила поперек балконакак подушку.

— Ложись.

Лэнгдон улегся на спину, и Кэтрин пристроила его затылок насвернутый пиджак. А потом сама примостилась рядом. И так, словно малые дети,они прильнули друг к другу на узком балконе и устремили взгляды вверх, кгигантской фреске Брумиди.

— Вот так… — прошептала Кэтрин. — Вспомни тосвое состояние… как в детстве, лежишь на спине в байдарке… смотришь на звезды…открыт навстречу всему неведомому и удивительному.

Лэнгдон послушно попытался представить, хотя на самом делестоило ему поудобнее устроится на спине, как тут же накатила накопившаясяусталость. Взгляд затуманился — и тут над головой возник знакомый образ, откоторого дремоту как рукой сняло.

«Не может быть…»

Странно, что он не заметил раньше: композицию «АпофеозаВашингтона» составляли два концентрических круга — одна окружность в другой.

«“Апофеоз” — это еще один циркумпункт?»

Интересно, сколько таких совпадений он сегодня упустил?

— Я должна сказать тебе кое-что важное, Роберт. Тутесть один такой момент… наверное, самый ошеломляющий во всех моихисследованиях.

«Как, еще не все?»

Кэтрин приподнялась на локте.

— Даю честное слово, если мы, люди, освоим этупростейшую истину… мир изменится буквально в мгновение ока.

Лэнгдон весь обратился в слух.

— Однако сперва позволь напомнить тебе об излюбленныхмасонских мантрах: «собрать разрозненное», создать «порядок из хаоса», достичь«единения».

— Продолжай, — кивнул заинтригованный Лэнгдон.

Кэтрин улыбнулась.

— Нам удалось доказать научно, что сила человеческоймысли возрастает в геометрической прогрессии пропорционально количеству умов,разделяющих эту мысль.

Лэнгдон молчал, гадая, к чему клонит Кэтрин.

— Из этого следует вот что: ум хорошо, а два лучше,причем лучше не в два раза, а во много больше. Множество умов, трудящихся надобщей мыслью, увеличивают ее воздействие — по экспоненте. А значит, усиливающимэффектом обладают разного рода молитвенные группы, исцеляющие круги, пениехором и всеобщее поклонение. «Универсальное сознание» — это не просто некаяумозрительная концепция в духе «нью-эйдж». Это самая что ни на есть научнодоказанная действительность… и, научившись ею управлять, мы сможем перевернутьмир. Это и есть основополагающее открытие ноэтики. Более того, процесс единенияпроисходит прямо сейчас, буквально на наших глазах. Куда ни взгляни. Появляютсясредства общения, о которых мы даже не мечтали: «Твиттер», «Гугл», «Википедия»и остальные, — совместными усилиями создается пространство, объединяющееумы. — Она рассмеялась. — Помяни мое слово, как только я опубликуюрезультаты своих исследований, у всех твиттерян в строке ответа на вопрос «Чтоделаешь?» тут же появится: «читаю про ноэтику», и интерес к моей области наукимоментально возрастет в геометрической прогрессии.

Веки у Лэнгдона отяжелели.

— А знаешь, я до сих пор не научился посылатьтвиттинги.

— Твиты, — смеясь, поправила Кэтрин.

— Что?

— Не важно. Закрой глаза. Я тебя разбужу, когда будетпора.

За разговорами Лэнгдон совсем забыл и про ключ, выданныйАрхитектором Капитолия, и про то, зачем они вообще поднимались на этуверхотуру. Убаюканный новой волной дремоты, он смежил веки и погрузился всонную темноту, где ворочались мысли об «универсальном сознании», о «мировомразуме» и «коллективной единичности Бога» у Платона, о «коллективномбессознательном» Юнга… И вдруг профессора озарила простая и вместе с темпоразительная догадка.

«Божественное сокрыто во Множестве, а не в Едином».

— Элохим, — вырвалось у Лэнгдона, и он распахнулглаза, удивившись своему неожиданному открытию.

— Что? — Кэтрин все еще смотрела на него,приподнявшись на локте.

— Элохим, — повторил Лэнгдон. — Так называютБога в Ветхом Завете. Это слово меня всегда занимало.

Кэтрин понимающе улыбнулась:

— Да, это ведь множественное число.

«Именно!»

Лэнгдон никогда не понимал, почему в первых главах БиблииГосподь представлен во множественном числе. Элохим. В Книге Бытия всемогущийГосподь не был Един… он был Множеством.

— Бог многочислен, — прошептала Кэтрин, —потому что многочисленны людские умы.

В голове у Лэнгдона пестрым хороводом крутились мысли — сны,воспоминания, надежды, страхи, откровения — и уплывали под купол Ротонды. Когдавеки снова начали слипаться, профессор вдруг увидел перед собой латинскуюфразу, выписанную на фреске «Апофеоза».

«E pluribus unum».

«Из множества — один!» — успел прочитать Лэнгдон перед тем,как провалиться в сон.

Роберт Лэнгдон постепенно очнулся от сна.

Сверху смотрели многочисленные лица. «Где я?»