Франсуа чувствовал, что заболел очень тяжело, но не терял надежды. Он доверился своему крепкому сложению и постоянно напоминал себе урок Божьей Твари: терпение… Ничто другое не было ему так необходимо в этом пустом зале, в обществе одной лишь старухи, безмолвно навещавшей его время от времени.

Воскресные мессы позволили Франсуа вести счет дням, и это стало для него большим подспорьем. Его состояние медленно улучшалось, и он уж было подумал, что выздоравливает, как вдруг на третий день после четвертого воскресенья Великого Поста почувствовал признаки кишечного расстройства. Сначала Франсуа счел это временным недомоганием, но ему стремительно становилось все хуже. Скоро он практически ничего не мог проглотить, его иссушала жажда… Боль была постоянна и нестерпима. Он корчился на своей постели и днем, и ночью.

***

К Вербному воскресенью Франсуа превратился в тень самого себя. Он похудел так, что страшно было смотреть, лицо покрылось мертвенной бледностью. И вот после мессы ему в голову пришла ужасная мысль: он умрет, как умер четыре года назад бедняга Оруженосец. Он умрет в следующую пятницу, в Страстную пятницу!

К физическим мукам Франсуа добавились муки душевные. Его охватило отчаяние: он отойдет в одиночестве от жуткой болезни, среди всей этой мерзости, в гнусной спальне, без единой живой души рядом, с которой можно было бы поговорить, вдали от семьи, которую не видел вот уже пять лет!

Настала Страстная пятница, и хотя Франсуа не стало хуже, он не расставался с уверенностью, что не доживет до конца дня. Он позвал Эсперансу и попросил ее сходить за священником. Поскольку она не понимала, он молитвенно сложил руки, а потом сделал жест, как бы отпуская грехи. На этот раз Эсперанса поняла, но медленно покачала головой, указав на одну из бойниц.

Собрав все свои силы, Франсуа завернулся в простыни, чтобы скрыть свою наготу, и встал.

Он хотел видеть. Он хотел понять, почему умирающему отказывают в последнем причастии.

Он подошел к бойнице и увидел…

Покинув деревню, на холм взбиралась какая-то процессия. На всех участниках были белые капюшоны, точь-в-точь такие же, как некогда на флагеллантах, с четырьмя отверстиями для глаз, носа и рта. Впереди шел молодой человек, облаченный лишь в набедренную повязку. Он нес крест. Два других, вооруженные бичами, хлестали его по спине, превратившейся в сплошную рану. На голове его был терновый венец. Время от времени он падал под тяжестью своего креста, и тогда люди с плетками секли его еще сильнее, пока он не поднимался. Лумиельский священник шел за ними следом. На нем единственном не было капюшона.

Франсуа в ужасе повернулся к Эсперансе.

— Они его распнут?

Эсперанса не поняла вопроса и промолчала. Франсуа, покачиваясь, вернулся на свое ложе. Так вот, значит, почему священник не сможет напутствовать его в последний час: святой отец участвует в этом варварском жертвоприношении! А ему придется умирать в одиночестве, как собаке! У него вырвался крик возмущения. Он позвал:

— Юдифь!

Эсперанса кивнула и вышла из опочивальни. Некоторое время спустя она вернулась в сопровождении молодой женщины. Юдифь подошла к постели.

— Зачем вы звали меня?

— Затем, что я умираю.

— Но ведь вы же сегодня отмечаете казнь вашего Бога моим народом!

— Да. Сегодня Страстная пятница.

— И вас не страшит, что я рядом с вами в такой день?

— Нет. С чего бы это?

Казалось, Юдифь из Гранады глубоко удивлена.

— Чего же вы от меня ждете?

— Просто мне нужно чье-то присутствие… слово, жест…

Как раз в этот миг колокол лумиельской церкви пробил два раза. Это была нона, три часа, время Христовой смерти… Эсперанса вздрогнула, словно услышав гром, повернулась лицом к стене, к огромному кресту, бросилась на колени и принялась молиться.

Заслышав колокол, Франсуа не пошевелился. Он по-прежнему смотрел на молодую женщину умоляющим взглядом, словно она сама была божеством. Он по-прежнему просил у нее слова, жеста.

Юдифь быстро приблизилась к нему и поцеловала в губы. Потом отступила, одним движением сбросила платье и скользнула к нему в постель. Меж ее грудей поблескивала золотая звезда с шестью лучами. Вдалеке, на лумиельской звоннице, опять стали бить в колокол, на этот раз равномерными ударами.

Франсуа хоть и не умирал, но и ни на что не был годен. Юдифь установила это, прижавшись к нему и не встретив с его стороны никакого отклика. Тогда она постаралась подбодрить его. Снаружи доносился заупокойный звон по распятому Христу, однако ни ей, ни ему не показалось неподобающим то, что они делали. Изо всех сил они стремились к соитию: он — потому что думал, что умирает, и нуждался в последней женской ласке; она — потому что в отличие от всех ему подобных он относился к ней просто как к женщине и знать не хотел ничего другого. Когда их усилия были, наконец, вознаграждены, Юдифь торопливо прильнула к нему, и они лихорадочно вкусили плоды своего союза…

Когда она встала с постели и оделась, колокол все еще звонил. Эсперанса по-прежнему молилась, обратившись к кресту, ничего не видя и не слыша. Юдифь погладила взмокший лоб Франсуа.

— Вы не умрете. Я вас вылечу.

***

Выздоровление Франсуа тянулось медленно, но каждый день приносил небольшое облегчение. Юдифь из Гранады обучалась медицине у своей матери; она знала травы, умела готовить отвары и примочки. Она произносила странные заклинания. Она делила постель с Франсуа, но, пока они лежали рядом нагие, ему и в голову не приходило коснуться ее. И вовсе не потому, что помехой была его слабость, просто он чувствовал, что произошедшее между ними было чем-то единственным в своем роде, таковым оно и должно остаться…

В праздник Тела Господня какой-то всадник доставил в Лумиель письмо. Франсуа подумал, что дю Геклен призывает его в крестовый поход, но оказалось совсем наоборот. Последнее послание от Карла V убедило полководца. Если Бертран срочно не вернется во Францию, страна погибнет. Пора пускаться в обратный путь.

Франсуа это ничуть не опечалило. Со времени их первой беседы с Юдифью перспектива крестового похода потеряла для него всякое очарование. Кроме того, он уже мог ходить и даже совершать короткие верховые прогулки. Почему бы не уехать сегодня же? Он проводит Юдифь в Бургос, где она найдет себе мужа среди своих соплеменников.

Франсуа явился сообщить ей о своих намерениях. Юдифь выслушала его в молчании и поблагодарила улыбкой.

— Я не поеду с вами. Я жду ребенка. И ни один из моих соплеменников не захочет меня с ребенком от иноверца. Я останусь здесь.

Выслушав новость, Франсуа вздрогнул, словно прикоснувшись к чему-то священному… Но потом быстро опомнился. Он не мог бросить здесь эту молодую женщину. После некоторого размышления его лицо посветлело.

— Есть один человек, который женится на вас, если я попрошу. У него есть долг по отношению ко мне. По крайней мере, он сам так считает. Это управляющий одного из моих замков во Франции. Его зовут Мардохей Симон. Он хороший человек.