***

Вечером король устроил пиршество, на которое пригласил весь свой двор. Франсуа присутствовал на нем, сидя рядом с графом де Танкарвилем, и оба они были захвачены зрелищем, которое предстало перед ними. Чтобы каждый понял, что главный теперь — Геклен, король усадил его справа от себя, а сзади стояли трое его братьев, прислуживая новому коннетаблю: Людовик Анжуйский подавал салфетку и кувшин для омовения рук, Жан Беррийский нарезал мясо, а Филипп Бургундский наполнял кубок.

Согласно своему обыкновению, дю Геклен не стал медлить и выступил на следующий же день в сопровождении маршалов д'Одрема и де Сансера, а также адмирала де Вьенна. Он повел войско к Кану, на соединение с Оливье де Клиссоном, своим новым капитаном. На улицах его по-прежнему встречали радостными криками, но сдержаннее, чем в первый раз. Возгласы: «Эй, Бертран!» прекратились. Народ глубоко чувствовал то священное начало, которое олицетворял собою коннетабль, и сознавал, что фамильярность тут неуместна. Разве придет кому-нибудь в голову кричать королю Франции: «Эй, Карл!»? Чувства-то остались все те же, но теперь их хранили про себя.

Оливье де Клиссон ждал дю Геклена в Кане с тремя тысячами перебежчиков-бретонцев из партии Монфора. Когда-то в битве при Оре схватились два человека: один был разбит и пленен, другой потерял глаз, что не помешало им сегодня встретиться как братьям. Решительно, настала пора единения…

Оставшись в этом нормандском городе, дю Геклен призвал к себе дворянство, и оно не замедлило откликнуться на зов. У него под рукой была уже настоящая армия, когда 1 декабря он узнал одну важную новость: Ноулз, во время своего набега опустошивший окрестности Парижа, двигался теперь к центру Франции, но его арьергард, возглавляемый Томасом Гренсоном, маршалом Англии, сильно поотстал и находился сейчас в Понвиллене, к югу от Мана. Дю Геклен решил напасть на него немедля.

Форсированным маршем он двинулся на юг и 3 декабря был уже недалеко от цели. Погода стояла ужасная. Лил как из ведра ледяной дождь. Когда настала ночь, каждый думал, что вот-вот дадут сигнал остановиться. Но ничего подобного не произошло. До врага было уже рукой подать, и надлежало двигаться дальше. Поднялись крики протеста, командующего пытались переубедить. Но дю Геклен отрезал:

— Пусть со мной идут только те, кто хочет, но те, кто не пойдут, будут считаться предателями!

И пришпорил коня. В этот момент Франсуа находился прямо за коннетаблем и решил не упустить свой шанс — биться с ним рядом. Он приблизился к Геклену почти вплотную и пустил коня в галоп.

Настала беспросветная ночь. Ни зги не было видно. Дождь припустил еще сильнее. Лошади выбирали дорогу сами, повинуясь инстинкту. Многие заблудились, некоторые упали, поскользнувшись в грязи, запутавшись в зарослях или меж оград… Вскоре французская армия растянулась, истончилась, и впереди рядом с коннетаблем осталась лишь маленькая горстка рыцарей.

Франсуа был среди них. Ему стоило великих трудов не отстать от дю Геклена. В том, как умел скакать этот человек, чудилось что-то сверхъестественное! Вдалеке он заметил какие-то огоньки — дрожащие, слабые, неизвестно как не погасшие под дождем: английский лагерь… Дю Геклен повернул голову в сторону своего спутника:

— Кто здесь?

— Франсуа де Вивре, господин коннетабль.

— Они — наши! В копья, Вивре! В копья!

Перед ними расстилалось просторное, мокрое поле. Дю Геклен рванулся вперед, и одновременно с ним Франсуа тоже пришпорил коня. Он решил во всем подражать коннетаблю, двигаться за ним следом и повторять все, что будет делать он. Рядом раздался клич:

— Божья Матерь, Геклен!

Франсуа ответил эхом:

— Мой лев!

Никогда еще он не знавал подобной славы!

Франсуа не слишком любил сражаться с копьем. В битвах он обычно отказывался от этого громоздкого оружия в пользу боевого цепа, более подвижного и, как он считал, более эффективного. Но на этот раз Франсуа сделал так же, как и его командир: опустил копье наперевес и погнал коня тройным галопом. Они вместе налетели на первую палатку и обрушили ее на обитателей. Дю Геклен остановился, развернулся и снова бросился в атаку. Франсуа — за ним следом.

Английский лагерь огласился криками страха и ярости. Едва проснувшиеся солдаты метались во все стороны, словно муравьи в разворошенном муравейнике. Не было видно почти ничего, но достаточно было бить понизу: англичане не успели сесть на коней, поэтому все, что внизу, было врагом. Франсуа по-прежнему следовал за дю Гекленом, словно тень. Избиение продолжалось еще некоторое время, но потом ситуация стала опасной уже для нападающих, поскольку соотношение сил было один к десяти. Тех, кто сумел не отстать от дю Геклена, насчитывалось, возможно, сотни две, тогда как у Гренсона в его арьергарде — две тысячи. Как только миновал первый испуг от неожиданности, все переменилось. Несколько английских рыцарей сумели вскочить в седло. Один из них атаковал Франсуа и дю Геклена. Коннетабль первым попал в него и сбил с лошади.

И тут послышались крики. Подоспели несколькими группами остальные французские рыцари. В неверном свете костров Франсуа узнал знамена д'Одрема, де Сансера, де Бурбона, де Танкарвиля… Теперь настала пора англичан испытать на себе численное превосходство противника. Рыцари один за другим сдавались в плен, пехотинцев настигали и приканчивали. Томас Гренсон тоже был взят. Дело сделано. Франсуа взволнованно подумал о своем отце, убитом при Креси… Понвиллен стал первой французской победой над англичанами. При Кошреле побеждены были король Наварры и капталь де Бюш, здесь — маршал Англии со своими людьми. Двадцать четыре года спустя Гильом де Вивре и его товарищи были отомщены!

То тут, то там еще продолжались редкие стычки, но коннетабля уже окружили ликующие победители. Он снял шлем и разразился торжествующим смехом. Бертран был мокрый, взъерошенный, но ничуть не казался усталым. Франсуа заметил его многочисленные морщины и седые волосы: Геклену было пятьдесят лет…

***

После победы при Понвиллене французская армия была распущена. Отвратительная погода не позволяла продолжать боевые действия, и король Карл решил сделать перерыв. Прежде чем предпринять новый поход, следовало упрочить свои завоевания. Поэтому все разъехались по домам, в том числе и Франсуа, который в сопровождении Бидо ле Бурка, будущего капитана замковой стражи, прибыл в Вивре 16 декабря 1370 года, в день святой Аделаиды. А уехал он в Испанию 22 августа 1365 года, то есть почти пять с половиной лет назад!

Стоило ему войти в свои владения, как он был встречен крестьянами с трогательной сердечностью. Весть о его возвращении немедленно распространилась по всей сеньории и скоро достигла слуха Ариетты. Прежде чем показались башни замка, Франсуа заметил облако пыли, летящее ему навстречу: это была она!

Она неслась во весь опор. Ее зеленое платье сверкало на солнце, рыжие волосы развевались по ветру, словно шелковые ленты на навершии шлема, и он тотчас же понял: она его атакует! И он сам помчался ей навстречу, испуская крики радости. Ариетта была все та же: вернулось время его благословенных поражений в любви! Только что он одержал вместе с дю Гекленом победу, а теперь ему предстоит повергнуться в прах перед собственной женой…