– Его Нокс увел, – лицо мальчишки стало озабоченным. – Караса нельзя трогать неделю, не меньше. Придется купить другого, Повелитель не может ездить на кобыле.

– Не можешь, покупай, – поставить мальчишку цивильным комендантом – это ж надо было додуматься. – Только пусть Эпинэ сначала глянет.

– Я разбираюсь в лошадях, – набычился Дикон, – просто хорошего линарца не сразу найдешь.

– Не в породе счастье, – оно в молодости и в глупости, но Дикону этого не понять еще лет тридцать. – Мне в Алати жеребчик подвернулся – урод уродом. Жирный, башка баранья, круп свислый, а сам хитрый, как сто гоганов. Но это мой конь! Понимаешь, мой! Я за Бочку четырех линарцев не возьму. Конь сначала – друг, потом – крылья, а линарцы твои что? Подставки под задницу! Ты сегодняшних кляч видел? Отворотясь не насмотришься, только у Робера и Придда кони как кони.

– Не люблю серых, – вскинулся Ричард, – они кажутся грязными.

– Придда ты не любишь, – не выдержала принцесса, – и немудрено. Только не любить тоже нужно уметь. Спрут тебе не по зубам – значит, не замечай. Нет его, и все!

– Он врет! – Почему у одних от волнения краснеет все лицо, а у других – только щеки или уши? – Я его мог убить, но пощадил. Придд ударил меня предательски!

– Но ты пропустил удар.

И она пропустила. Не ждала, не понимала, не видела, не хотела видеть, а ведь раньше голову под крыло не прятала!

– Наш спор с герцогом Приддом рассудит шпага, – выпалил Дик и сам испугался. – Только не сейчас... Я помню про эдикт.

– Вот и помни.

Со Спрутом и в самом деле не все просто. Мутный он какой-то, хотя с чего ему прозрачным-то быть? Душу надо застегивать, тогда в нее не плюнут. И не влезут с ногами.

Внук замедлил шаг, тряхнул светлыми волосами, обтянутое белым сукном плечо дернулось – хотел поправить корону, но сдержался. Кто его всему этому учил? Не Анэсти, тот как жил капустным слизнем, так и умер, не слезая с агарисского кочана.

– Ваше Высочество, осторожней, – захлопотал Дикон, – здесь ступени.

Можно подумать, она не видит. С лестницы она не свалится, а с горы уже грохнулась, и назад не влезть.

3

Мраморные воины в нишах, похожие друг на друга, но лишь на первый взгляд, шпалеры с охотничьими сценами, золотые морискиллы на усыпанных самоцветами ветвях. Все это было краденым, а ворами были они, победители без победы...

– Монсеньор, – серьезный слуга со Зверем на груди провел Робера к его месту, – прошу вас.

Краснодеревщики успели – за королевским столом крепостной стеной громоздились спинки кресел. Над двумя топорщил крылья Зверь. Тот самый, со старой шкатулки, над остальными торчали герцогские короны.

Альдо сам резким движением отодвинул дубового монстра, позволяя Ричарду усадить Матильду, и опустился рядом с бабкой. Все по обычаю: во главе стола – анакс, за ним – Повелители в единожды и навеки определенном порядке. Спинки с вепрями, спинки со спрутами, спинки с конями. Воронов не было. Между креслом Ричарда и креслом Придда зияла дыра, что не могло не радовать.

Кравчий разлил вино, на хорах взвыли и стихли трубы. Альдо поднялся из-за стола с золотым кубком в руках. Кубок был новым, как и орденские цепи, и кресла, и «гальтарские» одежды с гербами. Робер с ненавистью глянул на собственный рукав: кровь потихоньку сворачивалась, на алом сукне проступали бурые пятна. Ничего, к утру в пятнах будет не только он.

– Круг замкнулся, – провозгласил Его Величество, и Робер вздрогнул, хоть и ожидал тоста. – Талигойя очищена от олларской коросты. Мы пьем за победу, друзья, за великую Талигойю и за новую эпоху! Это будет эпоха побед, величия и справедливости. Так и будет, эры и эрэа!

– Так и будет! – Дикон осушил кубок, с обожанием глядя на Альдо. Горящие глаза, верность до гроба и никаких сомнений. Обзавидуешься!

С хоров посыпался, закружился, заблестел золотой лживый снег, маэстро Алессандри взмахнул своей скрипкой, оркестр заиграл что-то лихое и неуместное, как собачья свадьба на похоронах.

– Сударь, вы не пьете? – в серых глазах Придда была вежливость, одна только вежливость и ничего, кроме вежливости. – Вам дурно?

– Старая рана, – вернее, нарыв, который прорвало лишь сегодня, – не обращайте внимания, герцог, это, право, пустяки.

– Некоторая музыка раздражает, не правда ли? – о чем это Спрут? Об оркестре или о Дейерсе?

– Пожалуй...

– Господа, – снова Альдо – веселый, довольный, уверенный. – Мы призываем вспомнить тех, кто сложил голову за нашу победу. Их было много, мы не можем назвать их поименно и не желаем никого забывать. Поэтому мы пьем до дна за всех истинных талигойцев. Они в эту ночь здесь, с нами. Помним!

– Помню! – заорал Берхайм, помнящий только о себе.

– Помню! – на совести Кавендиша сотни восставших, но он о них давно забыл.

– Помню! – Ванаг льет в себя черную струю и жмурится. «Хозяин островов» дорвался до стола, какие уж тут талигойцы!

– Помню! – слезы в глазах Дикона! Как же он похож на отца!

– Помню! – Удо подносит кубок к губам и тут же ставит на скатерть.

– Помню! – Валентин Придд пьет и смотрит в окно. У сумерек, как и у смерти, синий взгляд, а у кого ледяной?

– Помню! – вино сладкое, слишком сладкое для памяти, оно лжет своей сладостью, но надо допить. И не сходить с ума, а жить и ждать. Сначала утра, потом ответа из Надора. Лэйе Астрапэ, он должен жить, и он будет жить!

– Сударь, позвольте наполнить ваш кубок.

Это не кэналлийское, не кагетское и не талигойское, но голову оно кружит. Закатные твари, он не должен напиваться! Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

– Ваше Величество! – провозгласил Берхайм. – Послы Золотых земель просят немедленной аудиенции.

«Послы Золотых земель» – это было громко сказано. В распахнутые двери гуськом вползли представители семи держав. Первым выступал осанистый дриксенец, и по лицу сюзерена скользнула досада. Из всех послов нужней всех Альдо был ургот, но он не явился, и вряд ли дело было в возрасте и немощах.

– Мы слушаем, – Его Величество вновь излучал уверенность и доброжелательность.

– Ваше Величество, – граф фок Глауберозе отвесил полный достоинства поклон, – поскольку дуайен посольской палаты болен, мне выпала честь приветствовать вас не только от имени моего кесаря, но и от всех моих собратьев.

– Мы благодарны вам, – улыбнулся Альдо и откинулся на спинку кресла. – Передайте наше расположение и братскую любовь нашим венценосным братьям и сестре.

– Золотые земли с глубокой радостью приняли возвращение великой Талигойи в лоно эсператистской церкви, – веско произнес временный дуайен. – Мне выпала огромная честь выразить общую надежду, что с падением династии Олларов в Золотых землях воцарятся мир и справедливость.