Безмолвной реки, Отонаси. По берегам паломники громко читали Лотосовую сутру, и боги и будды отзывались на моления верующих сердец сиянием луны в безоблачных небесах. У храмов, где богомольцы каялись в Шести грехах, к коим приводят шесть чувств, свойственных человеку, — зрение, слух, обоняние, вкус, осязание и помыслы, — все былые грехи отпускались быстрее, чем роса, не успевшая выпасть… Каждый уголок, каждая пядь земли рождали здесь душевный покой и надежду.

Спустилась ночь, уснули, затихли люди, закончил молитвы и Корэмори. И вспомнилось ему, как отец его, покойный князь Сигэмори, тоже молился здесь, перед этим же храмом: «О великий будда Амида! Внемли заветной мольбе недостойного, не дай заблудиться на пути к обители рая!» И горестные то были воспоминания! Но печальней всего, что среди молитв Корэмори была и такая: «Даруй покой и благополучие жене и детям моим на родине!» Несчастный, он и сам сознавал, что даже теперь, когда он вступил на путь истинный, преисполнившись отвращения к сей грешной мирской юдоли, земные страсти все еще не покинули его душу!

С рассветом Корэмори и его спутники отплыли в ладье из Хонгу, прибыли в Новый храм, Сингу, и молились у горы Каннокура. Здесь, на поросших сосною скалистых вершинах, под дуновением горного ветерка исчезают сны мирских заблуждений, волны чистых водяных потоков смывают прах и скверну земных прегрешений… Преклонив колени перед храмом Асука, они миновали Сосновую рощу Сано и приблизились к священной вершине Нати. Бурно низвергался водопад, разделившись на три потока; казалось, словно брызги взлетают на тысячи дзё, а над вершиной, словно над священной горой Фудараку[593], реет благостный лик бодхисатвы Каннон. Из туманных глубин доносились голоса богомольцев, читавших Лотосовую сутру. Все вокруг точь-в-точь походило на священный Орлиный пик!

С той поры как в глубокой древности божество явило себя на этой вершине, шли и шли сюда люди со всей нашей страны, благородные и низкорожденные, склоняли главу, молитвенно соединяли ладони, и все, сколько ни было их, сподобились благодати. Оттого и возникли здесь ряды черепичных крыш, монашеских келий, и схимники поселились здесь, а миряне вереницами приходили на богомолье. В годы Канна император Кадзан, отказавшись от трона, ниспосланного ему за соблюдение в предыдущих рождениях всех Десяти заветов, молился здесь о возрождении в Чистой обители рая. У руин древней кельи, где он молился, как напоминание о прошлом, все в цвету, стояло старое дерево сакуры.

Один из монахов, обитавших у водопада Нати, как видно, знал князя в лицо.

— Гляжу я на этого паломника и думаю — кто такой? — сказал он, обратившись к своим сподвижникам. — А ведь это Корэмори, старший сын и наследник покойного князя Сигэмори Комацу! Как-то раз, в годы Ангэн, когда господин этот был вельможей еще только четвертого придворного ранга, во дворце Обитель Веры, Ходзюдзи, праздновали пятидесятилетие государя-инока Го-Сиракавы. Отец Корэмори, князь Сигэмори, был в ту пору Средним министром и военачальником Левой стражи, а дядя его, князь Мунэмори, носил звание тюнагона и был военачальником Правой стражи… Оба занимали почетные места возле самой дворцовой лестницы. Присутствовали и все остальные родичи Тайра — князья Томомори, Сигэхира и остальные, все в самом зените славы их дома. Сидя в ряд, они играли на флейтах, лютнях — на всех, какие есть, инструментах… Тогда поднялся из их рядов князь Корэмори; с веткой цветущей сакуры в руке исполнил он пляску под названием «Синие волны морские» и при этом сам походил на цветок, когда от росы, блестящей на лепестках, цветок еще более прекрасен! Так превосходен был его танец, что казалось, от его рукавов, развевавшихся на ветру, льется свет, озаряя небо и землю! В награду императрица пожаловала ему парадное одеяние. Тут встал со своего места его отец, князь Сигэмори, принял подарок, перекинул одежду через правое плечо и поклонился императрице. Такой дар был редкостной, невиданной честью! Как, должно быть, завидовали Корэмори все прочие царедворцы! Одна из придворных дам сравнила его с деревом сливы, что белеет цветами среди безвестных деревьев на дальних горных вершинах! Да, в ту пору казалось, что судьба уготовила ему стать военачальником и министром… А сейчас исхудалый, в лохмотьях… Можно ли было помыслить о чем-то подобном в прежние времена? Да, так уж повелось в нашем мире, что все здесь изменчиво, быстротечно, но все-таки от жалости к нему сжимается сердце! — И, сказав так, он закрыл лицо рукавом и горько заплакал, и множество стоявших рядами здешних монахов тоже увлажнили слезами рукава своих монашеских одеяний.

12

Смерть Корэмори

Благополучно закончив молитвы на всех трех священных вершинах Кумано, Корэмори со спутниками спустился к Храму у Залива; отсюда в утлом челне устремились они в беспредельный простор синего моря. Вдали на взморье виднелся гористый островок Яманари. К нему направил Корэмори ладью и, выйдя на берег, вырезал памятную надпись на стволе могучей сосны: «Корэмори, двадцати семи лет от роду, военачальник Левой дворцовой стражи, вельможа третьего ранга, в иночестве Дзёэн, внук благородного князя, Главного министра, Киёмори Тайра, в иночестве Дзёкая, сын Сигэмори, Среднего министра и военачальника Левой стражи, в иночестве Дзёрэна, обрел здесь смерть в волнах взморья Нати, в двадцать восьмой день третьей луны 3-го года Дзюэй». Затем он снова сел в лодку, и они снова отплыли в море. Он сам добровольно избрал сей путь, и твердым было его решение, но вот приблизилось роковое мгновенье, и страх невольно закрался в душу, и скорбью переполнилось сердце…

       Третья кончалась луна,

         море в дымке вечерней туманной

Тихо плескалось о брег

         и дышало тоской несказанной.

Ведь и всегда по весне,

         лишь угаснет дневное светило —

Тонет во мраке душа,

         будто горе ее посетило.

Как же, должно быть, скорбел

         Корэмори в тот час предзакатный,

Зная, что скоро уйдет

         и не будет дороги обратной!..

Взором в бескрайнюю даль

         провожая рыбацкие челны,

Он повторял: «И меня

         скроют те же соленые волны».

Глядя, как в северный край

          улетает гусиная стая,

Родину он вспоминал,

         о былом, невозвратном, мечтая.

Сердце рвалось из груди —