Борю. И по тому, как она смотрит на него, с какой нежной благосклонностью слушает, ясно: место Борьки в ее сердце так никто и не занял – оно пусто. А занято ли его место в ее теле, пусть останется тайной. Согласны?

– Абсолютно.

– Тогда займемся Борисом. Он у нас кто?

– Вы же сказали: олигарх.

– Я не об этом. Он окончательный мерзавец, вроде этого Ибрагимбыкова, или не окончательный?

– Наверное, не окончательный, – подумав, веско молвил Кокотов.

– Правильно. Во-первых, что будет делать Юлия с полным негодяем? На этом наш сценарий и сдохнет. Во-вторых, он получил стартовый капитал без преступления. Не грохнул компаньона, друга юности, не пустил по миру пенсионеров, придумав какую-нибудь пирамидку, не продал американцам рыбоносный шельф. Он просто выгодно женился. Это, конечно, его не украсило в глазах зрителя, но зато спасло от криминала. Кровавые ваучеры у него в глазах не стоят. Согласны?

– В принципе.

– А не в принципе?

– Тоже согласен, – не сразу кивнул писатель.

– Тогда где, как и с кем просыпается наш Боря через двадцать лет после первой брачной ночи?

– С женой Ксенией?

– Ой ли!

– С двумя девицами, блондинкой и брюнеткой, – предложил автор «Сердца порока», посмотрев на игровода с невинным ехидством.

– Кокотов, вы опять спустились в долины похоти? Нет! Он просыпается один в своем загородном доме. На ночном столике – заложенный очками томик Рене Генона «Царство количества и знамения времени». Или нет, лучше Панарин, «Православная цивилизация».

– Да, пожалуй, Панарин лучше, – солидно согласился писодей, услышавший оба имени впервые в жизни.

– Борис к сорока стал философом. Это естественно. Когда в течение двух лет из советского инженера с единственным выходным костюмом превращаешься в миллиардера с яхтой, самолетом и дворцом на Корсике, в психике случаются необратимые изменения. Кто-то спивается, кто-то, ошалев, лезет в Кремль и ломает шею, кто-то бросает верную жену и окружает себя гаремом из подиумных дистрофичек. Они настолько слабы от недоедания, что вряд ли переживут полноценный половой акт со здоровым мужчиной, поэтому их и держат целыми стаями, как борзых. И лишь немногие из разбогатевших, подобно нашему Борису, становятся философами. Вот он в шелковом халате спускается по резной лестнице в залу с готическим камином. Там накрыт завтрак. На двоих. Накрахмаленная горничная, словно спорхнув с полотен бидермайера, разливает чай. А по другой лестнице, из другой спальни спускается Ксения. Она почти не изменилась, ибо современные косметология и пластическая хирургия по своей эффективности вплотную подошли к сакральному мастерству древнеегипетских бальзамировщиков. Ксюша медленно, шурша диоровским пеньюаром, подходит к мужу, мертво целует его в щеку и садится напротив. Они завтракают, и судя по всему, совместный прием пищи – это единственное, что у них осталось общего. Ах, как я это сниму! Из разговора мы узнаем, что их сын учится в Англии и на уик-энд полетит к дедушке в Марбеллу… Позавтракав и простившись с женой как с другом, Боря отправляется в офис. Охрана серьезная: две, нет – три машины сопровождения. Сирена. Встречная полоса. Бешеная скорость. Почти как у президента, который всегда мчится как на пожар: чуть опоздает – и все сгорит, сгорит государство Российское к чертовой матери! Прямо обербрандмайстер какой-то! Но, конечно, у нашего Бори все скромнее – чтобы Кремль не сердить. Вот он входит в свой офис, шутит с хорошенькой секретаршей, безнадежно влюбленной в шефа.

– Так уж и безнадежно?

– Кокотов, вернитесь в реальность! Боссы, которые, гремя золотыми цепями, петрушили секретарш на столе заседаний за одну зарплату и отдых в Анталье, давно ушли в прошлое. Нет, наш Борис не таков, да и секретарши теперь другие – новое поколение. Некст! Конечно, они в принципе не против офисного релакса, но с обязательным социальным пакетом: квартира, машина и высокооплачиваемый статус секс-сподвижницы. Опять, коллега, вы меня тянете к животному низу своими дурацкими вопросами.

– Я?

– Ну не я же! И вот Борис входит в обширный кабинет – не меньше, чем у этого поющего мастифа Скурятина. На видном месте портрет свекра-благодетеля. Рядом снимок Ирки Купченко, мамочки. По какой-то неуловимой примете ясно, что ее уже нет в живых и она совсем недолго наслаждалась богатством сына. Секретарша докладывает, что звонили такие-то и наша Юля. Как, кстати, ее фамилия?

– Фамилия? Допустим, Зорина…

– Тогда уж давайте сразу – Рассветова, Туманова или Закатова… Что ж вы, писатели, нормальной фамилии придумать не умеете! Все они у вас как из хлорвинила: Ракитина, Ивина, Муравина… Кстати, вы не замечали: те, кто сочиняет под своей родовой фамилией, пишут лучше тех, кто взял псевдоним?

– Не замечал, – поджал губы Аннабель Ли.

– Думайте, думайте! Я на грани отчаяния от такого соавтора!

– А если – Обоярова…

– Обоярова? Что-то знакомое. Неплохо. Но это ее девичья фамилия?

– Конечно, – смутился писодей.

– А как ее звать по мужу… по Косте?

– М-м… Допустим, Понявина?

– Понявин. Неплохо, но больше подходит какому-нибудь удачливому барыге. Знаете, такой метр с кепкой, но на высоких каблуках.

– Знаю… – оторопел Кокотов. – А если – Оклякшин?

– Оклякшин? Отлично! Теперь то что надо: энергичный, пьющий, толстый неудачник. Итак, секретарша сообщает, что звонила какая-то Оклякшина, оставила свой телефон.

«Соединить?»

«Оклякшина? Кто это? – Гримаса олимпийца, потревоженного комаром. – Не надо. Что у нас там еще?»

– А зачем так сложно? – удивился писодей.

– Учитесь, пока я жив! Эта оттяжка даст нам возможность показать семью Оклякшиных, так сказать, в экстремальной ситуации. Юля ждет ответного звонка, волнуется, думает: «Помнит или забыл?»

– Сердится на дочь, занимающую телефон… – добавил бытовой красочки писатель.

– Не надо. Это уже белые тапочки с зубным порошком. У каждого давно свой мобильник. Мне Шура Ширвиндт как-то хороший анекдот рассказал. Бомж роется в помойке, вынимает сотовый, звонит: «Вась, рокфор не ищи, я уже нашел целую головку!» И вот она ждет, ждет, а он не звонит, не звонит…

– А зачем она ему вообще позвонила? – поинтересовался писатель.

– Что? – Жарынин глянул на соавтора, и его лысина сморщилась в мысленном недоумении. – Да, действительно! Хорошо, что вы заметили! Я как-то упустил. Все-таки геополитические пьянки не проходят даром. Для того чтобы после стольких лет разлуки позвонить, нужен очень веский повод.

– Вот и я так думаю, – кивнул Андрей Львович, скупо ликуя оттого, что удалось прижучить спесивого режиссера.

– Ваша версия?

– Моя… Э… э… Она хочет сообщить, что Варя – его дочь…

– Зачем?

– Так… чтобы знал.

– Коллега, мы с вами не мыльный сериал сочиняем – мы пишем настоящее фестивальное кино! Понимаете разницу?

– Понимаю. Допустим, Варя случайно узнала, что она не родная дочь Кости, и требует встречи с настоящим отцом.

– Как узнала?

– Подслушала ссору родителей – стенки