на плечах. Впереди процессии – несколько мальчиков в шапочках, тоже фиолетовых. Передний священник постукивает в малый колокольчик, несомый в руке. Затем – два молодых монаха в чёрном на каждом шагу ударяют в плитчатую дорогу высокими жезлами чёрного металла. Потом идёт священник с чёрной малой дымящейся курильницей. Ещё – с белой метёлкой или, сказать бы, гривой. Почти все остальные – со стекловидными чётками или веерами. К этому времени внутренность главного храма изукрашена золотыми свесами, золотым балдахином и ещё многими непонятными предметами. Вокруг центрального помоста с трёх сторон сидят на подогнутых ногах верующие – больше старые, обоего пола, они не шевелятся час и другой, но и не поют вместе со священниками. Густо курит по всему храму большая курильница от главного входа. Уселись на помосте на подогнутых ногах и 30 священников и так же не шевелятся, едва ль не часами. Старший священник в белом трубчатом (как горизонтальный изогнутый лист) головном уборе сперва постукивает палочкой по предметам, попарно подносимым мальчиками, как бы отпуская их. Потом надолго всякое движение прекращается и лишь тянется заунывное пение священников, иногда какой-то постукивающий звук.

Итак, вот – несомненное богослужение. Но ото всех посещений синтоистских, а особенно буддистских храмов охватывает ощущение крайней чужести и пропасти между нами, которой я не ожидал, когда ехал в Азию, я полагал – они всё-таки ближе нам. В чём смысл рас? В чём замысел Божий? А жить нам – на одной планете, и надо друг друга понимать. Никогда нам по-настоящему не сойтись – и смеем ли мы претендовать обращать их в свою веру? Я думаю – нет.

А вот в Токио пошёл я и в православный, мощный, Воскресенский собор на литургию – и хочется ответить: а кажется – и да? Вот те же японцы – три священника, два дьякона (и голос прекрасный, представляется: «Я – Иван»), несколько десятков прихожан, вся служба и пение по-японски – а забирает теплота: не так, как до сих пор повсюду. Умильно видеть японцев в православном храме и слышать наши песнопения на японском. Очень душевная служба тут. (Христианство в форме католичества проникло в Японию к середине XVI века, но через несколько же лет, в 1558, было грозно запрещено, со смертными казнями христианам, а все миссионеры высланы. Когда, через три века, в 1861 в Японию прибыл из России иеромонах Николай, будущий «Апостол Японии», – смертный запрет на христианство был в силе, и японцы боялись даже давать миссионеру уроки японского языка, а первые тайнообращённые подверглись жестоким гонениям. Однако, в духе новой эпохи Мэйдзи, с 70-x годов наступила свобода вероисповедания, Николай стал епископом, в 80-е возведен был этот собор, а в русско-японскую войну православные японцы уже деятельно оказывали помощь русским военнопленным, изумляя их самим своим явлением.)

______________

Я ехал в страну с надеждой, что мне будет внятен японский характер: его самоограничение, трудолюбие, способность глубокой разработки в малом объёме. Но странно: в Японии я испытал непреодолимую отдалённость. Пойди их пойми. Не растворяешься в теплоте. Не растапливает сердца и преобильная японская вежливость. (А поражаешься часто: в парке застал нас дождь, мы сели на перила крытого моста. Вдруг видим: идёт наш таксёр с тремя зонтиками, ищет выручить.) Странна и эта речевая манера – много смеяться в неподходящих местах разговора: ждёшь японцев невозмутимо-ровными. В экскурсионных массах японцев замечаешь преобладание нетонких лиц (особенно почему-то – среди мальчиков-гимназистов). И полны жестокости их ежедневные телевизионные фильмы, уж не говорю о военной борьбе. А вот – на улицах никто никого не грабит, и ночью может безопасно идти одинокая женщина. На обложках журналов есть приятные девичьи лица, но нет ни раздетых, ни полуодетых: цензура. И ещё по сегодня две трети браков заключаются по воле родителей. И японский таксёр возвращает владельцу забытые в такси 2 миллиона йен (8 тысяч долларов). Одна из самых нравственных стран?

Восхищает: насколько ещё устойчиво хранится духовный мир Японии от размётного дыхания современности.

Но и жалко их в их нынешней беззащитности. В дождливый день на пешеходных переходах Киото – толпа покачливых хрупких цветных зонтиков. Ах, не добрался до вас коммунизм, забудете вы свои и зонтики! Да у них и окончившие (безплатно) военную академию вдруг решают: «не хочу быть офицером!» – и уходят на гражданку…

Наиболее симпатичны, как и во всех народах, крестьяне. Их мало сохранилось, больше старики, а молодые работают в городах и на клочки рисовых участков если приезжают помочь, то в воскресенье. В деревнях на севере острова ещё встречаются старые соломенные крыши (но с телевизионными антеннами), а чаще железные. В самые глухие деревни – асфальтные подъезды. В деревенских домах – довольно сарайно и, как у нас, хранится всякая устаревшая утварь, которую хозяевам жалко выбросить. А рядом с новым телевизором – изящная старина: лакированные шкатулки, статуэтки.

Не пропускали мы и красот природы и архитектуры. Видели водопад Кегон – белопенистая струя в скалах высотою 97 метров, и в секунду падает 10 тонн воды. (Четверть века назад молодой студент кинулся сверху – японцы нашли это самоубийство «философским», сыскалось немало подражателей – и теперь в нише подходного коридора стоит статуэтка Будды в память всех этих покончивших.)

Что́ бы из этого всего я мог узнать, уловить без постоянных объяснений Хироши, очень умно рассчитанных, умело выделяющих – и что вообще непонятно иностранцу, и что может быть особенно интересно мне.

Среди общей хрупкости японских конструкций – поразишься настоящему замку (Хакуроджо, замок Белая Цапля), построенному в 1333 году. Гора среди равнины, основание замка до верхнего двора и первые этажи – крепчайшие каменные стены и откосы (скреплённые каким-то масляным составом), тут и артиллерией не возьмёшь. А выше, в несколько этажей – деревянные надстройки с японскими гнутыми крышами, в этот раз серебристо-белыми. Внутри – дубовые полы, дубовые стенные панели, выставлены рыцарские латы и шлемы с рогами. (Как-то не ждёшь всего такого в Японии. Хироши, Кимура-сан, позже, дома, надевал при мне доспехи своего прадеда-самурая – угрожающее впечатление.) На всех этажах замка – бешеный ветер в окна и дальний обзор. (И у каждого посетителя в руках – свои ботинки в хлорвиниловой сумочке, на все этажи надо карабкаться в шлёпанцах.) На 6-м этаже – миниатюрный храм (домашний алтарь), принесенные верующими дары, – и желающие могут поставить себе в тетрадь красную печать с изображением замка. (Я – поставил, конечно.) Среди замковых построек – отдельный дворик и зданьице – «харакири-мару» (тут – делать себе харакири). – В Киото видели мы и Золотой павильон – из красивейших зданий Японии, если не символ её, изумительные пропорции. Правда, ждёшь несравненного и в красках, а они