— Установить факт смерти оказалось делом несложным: из пистолета был произведен выстрел в упор, половину черепа снесло, а то, что осталось — обгорело. Таким образом, смерть пришлось констатировать, основываясь скорее на письме, чем на опознании трупа, изуродованного до неузнаваемости.

— Я полагаю, Вальженезов оповестили о том, что произошло?

— Я лично отправился к ним с этим известием и копией протокола.

— Очевидно, и известие и протокол произвели на них сильное впечатление?

— Да, сударь мой, сильное: они очень обрадовались.

— Понимаю, само существование этого молодого человека их беспокоило!

— Они попросили меня позаботиться о похоронах, вручили пятьсот франков, чтобы все было сделано в лучшем виде…

— Ах, какие благородные родственники!

— … и сказали, чтобы я принес им копию протокола о захоронении, как до этого вручил им копию протокола о самоубийстве.

— Что вы, надеюсь, и исполнили, господин Жакаль?

— Могу сказать, что все сделал по совести: проводил катафалк на кладбище Пер-Лашез, приказал на моих глазах опустить гроб в землю, купленную навечно, и положить на могиле камень, на котором написано только одно слово: «Конрад». Потом я сходил к господину маркизу де Вальженезу и сказал, что он может быть спокоен до второго пришествия: вероятно, с племянником он теперь увидится только в Иосафатовой долине.

— И в этой уверенности все семейство пребывает по сию пору, считая себя в полной безопасности? — уточнил Сальватор.

— А чего им бояться?

— Э-э, на свете случаются удивительные вещи!

— Да что может случиться?

— Дорогой господин Жакаль, мы уже в Ба-Мёдоне; будьте добры остановить карету.

Господин Жакаль подергал за шнур, подавая кучеру знак остановиться.

Кучер натянул вожжи.

Сальватор распахнул дверцу и вышел.

— Прошу прощения, — заметил г-н Жакаль, — вы не ответили…

— Что вы хотите узнать?

— Я спросил: «Что может случиться?»

— По поводу Конрада?

— Да.

— Что ж, господин Жакаль, может так случиться, что Конрад не умер и, следовательно, ему незачем ждать второго пришествия — господин маркиз де Вальженез может встретить его не только в Иосафатовой долине… Прощайте, дорогой господин Жакаль!

Сальватор захлопнул дверцу, оставив полицейского в таком замешательстве, что должен был сам приказать кучеру:

— На Иерусалимскую улицу!

В то время как г-н Жакаль собирался с мыслями, нюхая табак, и пытался разгадать загадку, которую задал ему на прощание Сальватор, а лошади снова скакали крупной рысью к Парижу, Сальватор отправился за Жаном Робером в дом умершего.

Как раз в эту минуту Кармелита начала понемногу приходить в себя, и три подруги, не отходившие от нее ни на шаг, исполнили печальную необходимость: сообщили ей роковое известие.

Доминик четверть часа назад уехал в Пангоэль, увозя с собой тело Коломбана.

Людовик оставил точное предписание, как ухаживать за Кармелитой, и отправился домой на улицу Нотр-Дам-де-Шан, пообещав навестить больную на следующий день.

Жан Робер поджидал Сальватора, чтобы вместе с ним поехать в Париж.

Последуем за тем из персонажей, которому в этот день еще предстоят приключения, то есть за Людовиком, а к остальным вернемся позднее.

Чувствуя некоторую тяжесть в голове после бессонной ночи, Людовик решил пройтись до Парижа пешком.

Путь от Ба-Мёдона до улицы Нотр-Дам-де-Шан лежал через Ванвр.

И вот Людовик не спеша шел по деревне, как вдруг перед домом, куда несколько раньше мы сопровождали одного из наших героев, он увидел толпу: человек пятьдесят мужчин, женщин, детей; стоя на коленях, они молились со слезами на глазах и просили у Господа чуда: вернуть жизнь добрейшему, честнейшему, добродетельнейшему г-ну Жерару, которого по возвращении из Бельвю пришел причастить кюре из Ба-Мёд она.

Такое увидишь не часто; Людовик остановился и обратился к безутешным крестьянам с вопросом:

— Кого вы оплакиваете, друзья мои?

— Увы, мы оплакиваем нашего благодетеля, — отвечал один из них.

Людовик вспомнил, что из Ванвра действительно приходили за аббатом Домиником, чтобы он принял исповедь умирающего.

— А, вы, верно, плачете по господину Жерару?

— Да! Он друг всех несчастных, благодетель всех бедняков!

— Он умер? — спросил Людовик.

— Нет еще. Но после разговора с монахом этот достойный человек почувствовал такую слабость, что послал за святыми дарами, и сейчас господин мёдонский кюре его причащает.

— Увы, это так! — хором подхватили крестьяне, еще громче рыдая и охая.

Людовик под маской скептика скрывал почти женскую чувствительность. Слезы его тронули, и он сам был готов расплакаться.

— Сколько лет больному? — спросил он.

— Не больше пятидесяти, — ответил один из крестьян.

— Зачем милосердный Господь забирает его у нас так рано, а стольких злодеев оставляет на земле! — подхватил другой.

— Да, пятьдесят лет, в самом деле, не тот возраст, когда умирают, особенно если человека так оплакивают, как господина Жерара.

Немного подумав, он продолжал:

— Можно увидеть больного?

— Уж вы, случаем, не врач ли? — хором спросили все присутствующие.

— Да, — просто ответил Людовик.

— Врач из Парижа? Людовик улыбнулся:

— Врач из Парижа.

— Ступайте скорее, сударь! — поторопил его какой-то старик.

— Вас само Небо посылает! — воскликнула одна из женщин.

Жители деревни окружили его плотной толпой: одни — уговаривая, другие — подталкивая к двери; они почти внесли его в дом.

Люди стояли не только на улице; много народу набилось в коридор, на лестницу, в переднюю и даже в спальню г-на Жерара.

Но при словах: «Врач из Парижа! Это врач из Парижа!» — все расступились, пропуская Людовика.

Умирающий только что причастился; зазвенел колокольчик — это означало, что святое таинство завершено.

Как ни мало Людовик верил в Бога, он вместе со всеми поклонился выходившему от больного святому отцу. Впереди священника шли церковный сторож и мальчики из хора, за ними толпой двигались те, что в благочестивом порыве пришли помолиться вместе с кюре за умирающего.