— И вы уверены, — проворчал старый хирург, — что ваша микстура его спасет?

— «Уверен» — не совсем то слово, дорогой коллега. Вы знаете лучше, чем кто бы то ни было, что человек не может быть уверен ни в чем, однако…

Людовик еще раз посмотрел на умирающего.

— … однако я надеюсь, — закончил он.

Эти слова снова вызвали в толпе всеобщее ликование. Больной собрался с силами и, приподнявшись на постели, выговорил:

— Три часа… Постарайтесь, сударь, не опаздывать!

— Обещаю, сударь!

— Я буду считать минуты, — сказал больной, отирая со лба испарину, казавшуюся предсмертной.

Выходя, Людовик с поклоном пропустил старого хирурга вперед, давая понять толпе, что относится к нему с почтением как к старому и более заслуженному доктору.

Как Людовик и сказал, он пошел по парижской дороге; но теперь он готов был сесть в кабриолет, в фиакр, в любую повозку — лишь бы успеть поскорее вернуться.

Хирург потащился вслед за ним, затаив злобу и стиснув зубы.

Людовик счел, что не станет нарушать молчания первым, даже ради того, чтобы еще раз проститься.

Они несомненно так молча и разошлись бы, но в этот момент хромой, возвращавшийся из аптеки, предстал перед соперниками словно нарочно для того, чтобы развязать им языки.

Хромой показал Людовику микстуру.

— Это та, сударь? — спросил он.

— Да, друг мой, — взглянув на склянку, отвечал Людовик, — и передай сиделке, чтобы она в точности исполняла мое предписание.

Эта встреча послужила г-ну Пилуа поводом для возобновления разговора.

— Вы, может быть, думаете, дорогой коллега, я не знаю, что в этом пузырьке? — спросил он.

— Зачем я стал бы вас обижать, сударь? — удивился Людовик.

— Вы ему прописали рвотное.

— Да, это действительно рвотное.

— Черт побери! — с издевкой вскричал г-н Пилуа. — Естественно, вы должны были дать ему рвотное, раз полагаете, что у него воспаление легких!

— Сударь! — холодно проговорил Людовик. — Я с таким почтением отношусь к вашим познаниям и вашему опыту, что желал бы ошибиться, если бы это не значило желать смерти больного.

С этими словами Людовик, не видя вдали ни фиакра, ни кабриолета, зашагал через поле по тропинке, которая должна была привести его в Париж скорее, чем если бы он продолжал путь по большой дороге.

А старый хирург, которому не терпелось узнать, какое действие окажет микстура на его умирающего друга, вернулся в Ванвр. Два с половиной часа спустя после ухода Людовика он был у постели больного, который на этот раз с неприязнью следил за тем, как врач усаживается в кресло.

Такое усердие старого доктора удивило крестьян. Еще больше удивилась сиделка: она привыкла подолгу ждать г-на Пилуа, когда его приглашали к больным, и теперь не могла не изумиться, увидев, что он пришел без вызова. Однако отставной военный хирург даже не потрудился объяснить причину своего неожиданного прихода.

Он стал приставать к г-ну Жерару с расспросами, но тот от недоверия или от слабости отказался ему отвечать.

Тогда хирург обернулся к сиделке и спросил:

— Что нового, дорогая Марианна?

— Ах, сударь, — отвечала славная женщина, — понемногу все идет на лад!

— Вы ему давали эту пресловутую микстуру?

— Да, сударь.

— Какое она оказала действие?

— Плохое, плохое действие, дорогой господин Пилуа.

— Что же произошло? — спросил старый хирург, мысленно потирая руки.

— Его стошнило, сударь.

— Я так и думал! К счастью, не я отвечаю за последствия, и если он умрет, я ни при чем!

— Это верно, — подтвердила сиделка. — Но ведь вы от него отказались: вы предсказывали ему смерть!

— Черт подери! — воскликнул военный хирург Великой армии. — Так всегда делается. Ведь если больной умрет, что иногда случается, врачу скажут: «Он умер, вы этого не предвидели!»А так честь медицины спасена!

— Ну, конечно, — поддакнула Марианна, — а если больной выживет, слава доктора только возрастет.

Так, в сетованиях старого хирурга и медико-философских замечаниях сиделки прошло полчаса.

Тут вернулся Людовик.

Он вошел в ту самую минуту, как больной принял лекарство, от которого его почти тотчас стошнило, и г-н Пилуа, не жалея своего лучшего друга (наука — что Сатурн: готова пожрать собственных детей!), при виде страдальческого лица г-на Жерара заметил:

— Он точно умрет!

Людовик слышал его слова. Но, оставив их без внимания, он подошел прямо к больному, осмотрел его, пощупал пульс.

Прошла минута. За это недолгое время славный молодой человек пережил огромное волнение, не имевшее ничего общего с беспокойством старого хирурга. Людовик поднял голову.

Господин Пилуа, сиделка, умирающий с жадностью наблюдали за выражением его лица: на лице Людовика выразилось полное удовлетворение.

— Все хорошо! — сказал он.

— То есть как хорошо? — растерялся г-н Пилуа.

— Пульс ровный.

— И вы поэтому решили, что все хорошо?

— Разумеется.

— Так знайте, несчастный: его стошнило!

— Это правда? — спросил Людовик, глядя на Марианну.

— Вы сами видите, что он обречен! — не унимался г-н Пилуа.

— Напротив, если его стошнило, можно считать, что он спасен! — спокойно проговорил Людовик.

— Вы отвечаете за жизнь моего лучшего друга? — сердитым тоном продолжал г-н Пилуа.

— Да, сударь, отвечаю головой! — ответил Людовик. Старый хирург взялся за шляпу и вышел с видом алгебраиста, которому доказывают, что дважды два — пять.

Людовик выписал другой рецепт и вручил его сиделке.

— Сударыня! — сказал он. — Я взял ответственность на себя! Вы знаете, что это означает на языке медицины? Мои предписания должны выполняться буквально; если никто не будет вмешиваться, можно считать, что господин Жерар спасен!

Больной радостно вскрикнул, схватил молодого человека за руку и, прежде чем доктор успел ему помешать, припал к его руке губами.

Но почти тотчас его черты исказились, на лице был написан смертельный ужас.

— Монах! Монах! — прохрипел он и повалился на подушки.

Мы досказали все истории, составляющие пролог этой книги, и, за исключением Петруса, Лидии и Регины, читатель теперь знаком почти со всеми персонажами, призванными сыграть главные роли в нашей драме.