В насмешливых словах Аристофана о том, что путь Клеона к власти был вымощен оракулами, содержалось много правды. Действительно, спекуляция на оракулах вскоре стала необходимым приемом. Никий демонстрировал свою искреннюю веру в оракулы и знамения, содержал собственных прорицателей и приписывал свои военные успехи счастливой звезде. Алкивиад нанимал прорицателей, чтобы подорвать доверие к государственным предсказателям и для саморекламы. Клеон прибегал к оракулам, стремясь использовать неприятие новых идей для дискредитации своих политических противников. Клеон, по-видимому в 426 г., обвинял Еврипида в «неблагочестии», а демонстрация женщин против Еврипида на Тесмофориях, вероятно, была инспирирована его сторонниками. Еврипид в то время выступал главным афинским проводником подобных идей, так как его друзья – философы-атеисты Диагор и Протагор – были иностранцами. В годы после мора Аристофан высмеивал обе стороны – и таких демагогов, как Клеон и Эвкрат, и новых мыслителей, как Еврипид и Сократ.

Более серьезный кризис разразился во время Сицилийской экспедиции. В то время Алкивиад олицетворял собой все, что ненавидели крайние демократы. Он был молодым аристократом, превратившимся в демагога; более ловко использовал такие демагогические приемы, как речи перед толпами, спекуляция на оракулах и остракизм; как политик, вероятно, был способен сочетать демократию и просвещение. И он имел уязвимое место – был учеником Сократа и, по слухам, пародировал мистерии. Уничтожение герм дало крайним демократам шанс. Это святотатство, заявляли они, служит дурным предзнаменованием для экспедиции, а преступников следует искать среди тех, кто, презирая и религию, и демократию, собирается силой установить олигархию или тиранию. Прозвучало имя Алкивиада, и он был должным образом приговорен к смерти по обвинению в «неблагочестии». «Атеист» Диагор бежал, спасаясь от такого же обвинения. Его книги публично сожгли, а за его голову назначили награду. Многие известные люди были казнены или посажены в тюрьму. Протагор также бежал из Афин, вероятно в то же самое время. Ответом на эту охоту на еретиков стала революция 411 г. Экстремисты из числа олигархов были интеллектуалами, в том числе друзьями Сократа, и они не преминули отомстить демагогам. Когда демократия была восстановлена, Еврипид перебрался в Македонию. Алкивиад в 407 г. первым делом отверг все обвинения в святотатстве и возглавил процессию на Элевсинских мистериях. Но самый день его возвращения в Афины сочли для него дурным предзнаменованием, и политические противники вскоре над ним восторжествовали. Аристофан, произнеся в 405 г. слова об умеренности и советуя афинянам воспользоваться талантами «льва» Алкивиада, остался не услышан.

Так в мрачные дни войны раскол превратился в пропасть. Одни экстремисты, выставлявшие себя в роли интеллектуальных лидеров, захватили власть революционными методами. Другие экстремисты, провозглашавшие себя защитниками демократии, эксплуатировали народные суеверия. И те и другие были самозванцами. Истинный дух просвещения и истинный дух демократии основывался на базовых принципах и умеренности, отринутой в суровых условиях войны и политической борьбы. Пока наступивший мир не позволил перебросить мост через пропасть, просвещение и демократия были обречены идти по разным дорогам, и полис уже никогда не стал снова, как во времена Перикла, точкой пересечения интеллектуального и демократического прогресса.

Одержав в двух войнах победу, Спарта крепко держала инициативу в своих руках. Теоретически она могла обратиться к политике бездействия и изоляционизма, на которую в прошлом ее уже обрекала афинская мощь. В реальности же она руководствовалась принципом, к которому впоследствии прибегали Афины и Фивы, что победитель диктует свою волю побежденному, слабый подчиняется сильному, – принципом, по мнению Фукидида, присущим человеческой природе.

В 404 г. победитель столкнулся с крайне серьезными проблемами. Большинство греческих государств раздирали межпартийная борьба и вражда, и многие из них, как, например, Керкира, были опустошены и духовно, и экономически. Чтобы вернуть греческим государствам уверенность, требовался истинный лидер. Фукидид надеялся, что после поражения Афин таким лидером окажется Спарта. «Впоследствии сама Спарта освободится от страха, и вся Греция признает в ней вождя, который опирается не на силу, а на добрую волю». Возможно, в той же роли многие видели Сиракузы, надеясь, что они обеспечат единство всех сицилийских греков. Однако греческий мир отныне не был самодостаточен и защищен от иностранной агрессии. На греков напирали Персия и Карфаген, а впоследствии Македония и Рим. Лидеру следовало быть всегда начеку и возглавить борьбу греков с их врагами. Спарта же пыталась продать ионийских греков Персии, чтобы получить взамен золото и выиграть войну. Разумеется, отдельные государства охотно шли на сговор с Персией ради собственных нужд, но лидер, который поставил дружбу с Персией превыше свободы ионийских греков, едва ли мог рассчитывать в дальнейшем на добровольную поддержку. Таким образом, Спарта столкнулась с двойной проблемой: как навести порядок в греческом мире, одновременно противостоя Персии.

Легко осуждать Спарту и ее наследников за то, что они не сумели решить эту проблему. В худшем случае они скатывались до сотрудничества с Персией в сочетании с империализмом, заклейменного в их собственном поколении. Но вина лежала не только на них. Когда они вели разумную политику, другие полисы их не поддерживали, так как не желали всерьез экспериментировать с такими идеями, как федеральный союз. Греческий мир полисов страдал от политического малокровия, которое не позволяло полисам не только становиться лидерами, но и следовать за лидерами. В этот период полис как политическая форма проходил решающее испытание. Его граждане приближались к этапу интеллектуальной эмансипации и капиталистического развития, когда традиционный полис уже был не в состоянии удовлетворить их интеллектуальные и материальные запросы и поэтому не столь сильно требовал от них чистосердечной преданности. Теоретические попытки видоизменить полис предпринимались такими мыслителями, как Платон и Аристотель, а в политической практике – Сиракузами, Фивами и Олинфом. Если бы греческие государства жили в изоляции, то они могли бы найти спасение в той или иной форме федерации, и в этой сфере были предприняты важные шаги. Но они испытывали давление внешнего мира. Государства более примитивные по развитию, но обладавшие большей силой, такие, как Македония и Рим, выросли вне зависимости от полиса и доказали свое превосходство над ним в накоплении военной и финансовой мощи.

Период, к изучению которого мы приступаем, иногда называют периодом упадка. В этом определении не содержится и доли правды. Греческая цивилизация развивалась столь же стремительно, как и прежде. Это был век смелых экспериментов в политике, философии, литературе и искусстве. Та цивилизация, которая покорила Македонию и Рим и через них повлияла на современный мир, была преимущественно цивилизацией IV в. Да, традиционное вместилище этой цивилизации, суверенный полис, начал рушиться под влиянием новых внутренних идей и давлением внешних сил. То же самое можно сказать о традиционном вместилище нашей европейской цивилизации – суверенном национальном государстве. В обоих случаях сосуд менее важен, чем содержимое: цивилизация IV в. породила многие из самых плодотворных идей в истории человечества.