Час спустя все три посла поскакали в Кремль. Мчались они во весь опор. Народ шарахался в стороны. В руках у Карача обгорелая стрела. Ворота Кремля были открыты. Князь Дмитрий встретил послов на Красном крыльце. Грозно нахмурясь, послы прошли в палату. Там Карач бросил на стол стрелу и закричал, зачастил так, что переводчик едва успевал за ним.

Дмитрий взял в руки стрелу, в раздумье качал головой, показывая стрелу Владимиру, ткнул пальцем в наконечник, Потом прервал посла, который все не мог угомониться.

— Напрасно гневаешься на нас, посол. Поищи среди своих людей, кто хотел спалить ваш терем.

Все три посла закричали в один голос:

— Какие наши люди? Все видели чернобородого руса, пустившего стрелу.

— Не может того быть. — Дмитрий возражал твердо, без крика. — Смотрите, стрела свистящая, а всем ведомо, что эти стрелы делают в Орде. На Руси таких не сыщешь, мы свистом врагов не пугаем.

Карач понял, швырнул стрелу в сторону, сказал гневно:

— Что ждать от людей русских, когда сами князья козни строят.

Дмитрий ответил сурово:

— Попридержи язык, посол!

— Как бы не так! Тебе говорю! Про тебя говорю! Кто Михайла–князя в Москву заманил? Кто его в заточении держит? — не унялся посол.

Карач не видел, как чуть заметно улыбнулся Дмитрий Иванович:

— Ты ошибаешься, посол. Князь Михайло Александрович Тверской со бояры уехал восвояси.

Татарин в полном недоумении обвел всех глазами.

— Так было дело, — сказал Владимир Андреевич.

— Воинстину так, — подтвердил митрополит.

На том бы и кончить, но тут вылез вперед князь Еремей, не утерпел:

— Так, так! Князь Михайло из удела покойного князя Семена мне Городень [230] выделил, ибо податься ему было некуда. Князь Михайло уезжал, весьма оскорбяся и негодуя наипаче на владыку Алексия, тот его крестным целованием крепил. Хочешь не хочешь… — Еремей поперхнулся, смолк, поморщился и зашептал Владимиру: — Одурел ты! На ноги наступаешь. Больно ведь!

— Это ты одурел! — шепотом же ответил Владимир.

Тем временем вперед выдвинулся Тетюкаш, хотел что–то сказать, да не поспел: в палату входили отроки, несли подарки.

8. БОРИСКИНА БЕДА

Иван Вельяминов держал Бориску за бороденку и, дергая сверху вниз, приговаривал:

— Сказано было тебе, пес, быть недреманным оком тверским, следить за всем, что делается в Кашине. А ты… — Иван рванул Борискину бороду: — Говори, сучий сын, небось в Кашине только и разговору, что в Москве князю Михайле пришлось назваться молодшим братом Дмитрия Ивановича. О той брехне князю Михайле ведать надобно! За тем он меня к тебе и послал. А ты… Ах, стервец! Ах, вор! — Иван выпустил Борискину бороду. — Ну, честью тебя прошу, говори!

Но Бориско только мычал. Да и что скажешь, коли он забыл даже, когда и в Кашин ездил. Врать? Опасно!

Вельяминов с ненавистью смотрел, как шмыгает носом Бориско, но оправданий его не слушал: невразумительны.

«Как мне быть? — думал он. — Толку от Бориски не добьешься, а что я князю скажу?» От этой мысли на душе сразу стало муторно, а рука сама собой сжалась в кулак.

Бориско опять шмыгнул.

Иван надвинулся на него, взглянул еще раз в красное, испуганное лицо парня и со всей силы ударил Бориску по шмыгающему носу. Отвернулся, плюнул и пошел на крыльцо. Там оперся на перила, задумался. «С пустыми руками возвращаться в Тверь нельзя: князь не помилует. Завтра же погоню Бориску в Кашин, пусть все разнюхает…»

Понемногу остывая, Иван Вельяминов вздохнул, сел на перила, оглянулся вокруг. Был тихий вечерний час. Из–за Волги полыхала зарницами дальняя туча. С высоты крыльца Вельяминов взглянул на село. Было уже темновато, но все же боярин подметил, что богатое когда–то село выглядело запущенно.

«С чего бы это?» — подумал Вельяминов, но тут его негромко окликнули:

— Боярин, а боярин…

Внизу, сняв шапки, стояли трое мужиков. По белым бородам Вельяминов понял — старики.

— Чего вам?

— Спустись, милостивец, слово тебе молвить нужно.

«Черт их знает, может, что и дельное», — подумал Вельяминов и, сойдя вниз, сел на последнюю ступеньку.

— Чего вам?

Старики закланялись:

— Заступись, боярин. С того часу, как боярина Матвея прогнали, житья нам не стало. Боярин брал с нас оброк, мы не обижались, а нынче от Бориса Пахомыча нам пощады нет.

— Что ж он, запашку увеличил?

— Нет. Княжой жребий не велик, мы его взгоном пашем, так и раньше было. Не в том беда.

— В чем же?

— Тянули мы тягло [231] по старинке, не жаловались, а ныне совсем замучены. Борис Пахомыч велит и терем его наряжати, и двор тынити. [232] Задумал новые хоромы ставить. Сады велит оплетать, на невод ходить, пруды прудить, на бобры в осенине ходить, [233] и рожь молотить, и пиво варить. Обещает на всю зиму бабам дать лен прясти. А уж поборы