Когда Яков возвращается домой с прогулки, голодный, и с порога кричит, чтобы ему немедленно подали поесть, пока он моется и переодевается, я почти ничего не говорю ему о письме. Я лишь упоминаю о том, что в Лондоне прошло заседание суда и что, без сомнения, архидьякон Магнус посвятит нас во все детали. И именно Генри, сидя рядом со мной за ужином, спрашивает:

– Они о нас хоть что-нибудь говорят?

– Нет, – отвечаю я. – Только о моем разводе и о том, сколько пересудов и скандалов теперь связано с именем Тюдор. Я бы предпочла, чтобы они не вспоминали о нас вовсе.

Перед тем как отправиться в летнее путешествие к побережью, мы возвращаемся в Эдинбург, где нас ожидает английский посол, архидьякон Магнус.

– У вас есть известия из Лондона? – спрашиваю я его. – Кардиналы вынесли решение по делу короля?

– Заседание суда было отложено, – говорит он. – Теперь кардинал Кампеджио говорит, что этот вопрос должен решать папа, в Риме. Он говорит, что у легатского суда не хватает для этого полномочий.

Я потрясена услышанным.

– Тогда зачем он приезжал и начинал эти заседания?

– Он дал нам понять, что исходно у него были полномочия для принятия решения, – вяло ответил архидьякон. – Но теперь мы считаем, что он прибыл исключительно для того, чтобы попытаться убедить королеву удалиться в монастырь и освободить короля от брачных клятв. А поскольку она отказывается, ему придется возвращаться с собранными доказательствами в Рим, чтобы там было принято окончательное решение.

– Но как же слушание?

– Было произведено частично, – говорит Магнус. – Королева отказалась отвечать перед судом.

Мне не верится, что Екатерина отказалась повиноваться папскому суду, она всегда была истово послушна Риму.

– Она не могла отказаться предстать перед двумя кардиналами!

– Она пришла, произнесла речь и ушла.

– Речь? Она обращалась к суду?

– Она обращалась к своему предполагаемому супругу, королю.

Я игнорирую скользкую формулировку «предполагаемый супруг».

– Зачем? Что она сказала?

Даже Яков, который слушал наш разговор вполуха, мягко поглаживая свою собаку по ушам, при этих словах оживился.

– Что сказала королева?

– Она встала перед королем на колени, – сказал Магнус, словно бы это обстоятельство имело значение. – Она сказала ему, что, когда они поженились, она была истинной непорочной невестой.

– Она сказала это в суде? – спросил Яков, потрясенный не меньше меня.

– Она сказала, что была ему верной женой в течение двадцати лет и никогда не позволяла себе ни слова недовольства, непокорности или неуважения.

Яков открыто смеялся над образом стареющей женщины, стоящей на коленях перед своим ловеласом-мужем и клянущейся в своей некогда хранимой девственности. А я охвачена странным, щемящим чувством, готовым выплеснуться из меня слезами. Но почему описание этих событий должно вызывать у меня слезы?

– Продолжайте, прошу вас, – говорит Яков. – Этот рассказ не хуже представления.

– Она еще кое-что сказала. – Магнус отвлекся. – Она стояла перед ним на коленях с опущенной головой.

– Да, вы уже говорили. Что еще?

– Она сказала, что, если бы существовало хоть малейшее препятствие для этого брака или что-то порочащее его, что можно было бы предъявить суду, она бы удалилась в монастырь. Но раз не нашлось ни одного свидетельства против него, как не нашлось ни одного свидетеля, то она умоляет позволить ей остаться в своем прежнем положении и надеяться на справедливость.

– Господи, – произнес Яков, начиная восхищаться этой женщиной. – Она сказала все это? Перед всеми?

– Более того, в самом конце она сказала, что просит избавить ее от излишеств двора и вверяет свое дело в руки Господа.

– Что было дальше? – У меня внезапно охрип голос. Сердце бешено колотится в груди. Я не понимаю, что со мной происходит.

– А потом она ушла.

– Просто взяла и вышла?

Магнус кивнул без всякой улыбки.

– Поклонилась королю и вышла. Король сказал, что ее необходимо вернуть на заседание, и ее стали звать: «Екатерина Арагонская! Вернитесь в суд!» Но она даже головы не повернула, просто ушла. И вышла.

– Куда вышла?

– На улицу. А там женщины выкрикивали ей благословения, а мужчины говорили, что ее не должны были заставлять туда приходить. Люди кричали, стыдили короля за то, что он вынудил такую жену защищать себя.

Я поднимаюсь со стула. Мое сердце бьется так сильно, мне кажется, что я заболела. Я думаю о Екатерине, которая, встав лицом к Генриху, открыто назвала его лжецом. Ведь он всегда был маленьким лгунишкой, всю свою жизнь! И она не побоялась это сделать в присутствии двух кардиналов, лордов, мужчин, которые правят этим миром. А потом она просто поклонилась и ушла. Да как она посмела! Что теперь будет делать Генрих?

– Что будет делать он? – Мой голос звучит как карканье. Да почему он меня не слушается?

Посол бросает на меня мрачный взгляд.

– Кардиналы передадут это дело папе для принятия решения. Королю не удалось разобраться в этом деле, а королева открыто отказалась ему повиноваться и сказала, что не доверяет ни его советникам, ни суду. Она потребовала, чтобы с ней обращались, как подобает обращаться с королевой Англии, и заявила, что на ней нет вины. Я не знаю, что будет дальше. Мне не давали никаких указаний. В Англии никогда не происходило ничего подобного.

– А где Генрих сейчас?

– Собирался отправиться в поездку. – Посол посмотрел вниз и прокашлялся. – Без королевы.

И я понимаю, что этот разрыв между ними уже никогда не восстановится. Он берет с собой Анну Болейн, внучку торговца, и она займет рядом с ним место, принадлежавшее испанской инфанте. Генрих оставил Екатерину. Теперь я понимаю, откуда взялись эти эмоции. Это триумф: слова Генриха были брошены ему в лицо, так тебе и надо, лицемер! Но мне по-прежнему очень жаль, очень, очень жаль, что дело дошло до этого. Что Екатерине пришлось встать на колени перед ним на глазах у всех лордов Англии и объявить ему, что она не доверяет ни Генриху, ни им. Этот сказочный брак стал причиной моих многих страданий и зависти, и теперь он подошел к концу. Прекрасная принцесса оказалась брошенной, а я ничего не могу с собой поделать: меня раздирают противоречивые чувства. Я одновременно и рада этому, и испытываю неизмеримую грусть от того, что Екатерина, которая была моей сестрой, теперь осталась совсем одна.

Наш двор образован и весел, как и любой другой в Европе. По старой рождественской традиции мы приносим во дворец большую ель, и каждый вечер возле нее играет волынка, и мы танцуем дикие, быстрые шотландские танцы, которые сменяются и благородными танцами французскими. После каждого ужина у нас читают стихи от великих поэтов, шотландские звучные поэмы о свободе и красоте гор и бурных северных морях. У нас поют баллады из низин и песни о любви на французском и латыни. Яков любит музыку так же, как любил его отец, и готов играть на своей лютне и танцевать всю ночь напролет. Он большой любитель женщин и вина, так же, как его отец, и во время рождественских праздников я ни словом не выказываю своего недовольства, потому что в это время года все молодые люди празднуют жизнь, предаваясь ее удовольствиям. Я воспитывала его не святым, а королем, и предпочла бы, чтобы мой сын не прятал своей любви к женщинам и вину, нежели превратился в скрытного и лицемерного развратника, которым стал мой брат.