полиции и по драгунам 9-го запасного Кавалерийского полка. Офицер спешивает драгун и дает по толпе залп. Несколько человек убито, несколько ранено. Толпа разбегается.

На тротуарах паника. «Стреляют, стреляют!» — летит по Невскому.

Этот слух производит охлаждающее действие в районе от Аничкова моста к Знаменской площади. У Аничкова моста с 4 часов толпа двигалась к площади. На углу Литейного в наряд конных жандармов бросили бомбу. Страшный треск и никого раненых. Конные наряды разгоняли толпу. По пути толпа обезоружила трех городовых, трех полицейских надзирателей, двух помощников пристава. Один надзиратель был ранен выстрелом. Вечером слух о стрельбе у Городской думы производит большое впечатление. Начинают говорить: не пора ли все кончать, так как войска переходят к решительным действиям. Говорят о необходимости кончать забастовку.

К ночи Невский опустел. Видна лишь полиция, разъезды жандармов, казаков, драгун.

Вечером в Городской думе состоялось заседание для обсуждения продовольственного вопроса. Благодаря попустительству городского головы и растерянности властей это закрытое заседание обратилось в открытый революционный митинг. Сенатор Иванов, генерал Дурново, профессор Бернацкий и другие ораторы нападали на правительство. Один оратор кричал: «Мы не верим верховной власти», другой требовал смены правительства, третий предлагал «почтить вставанием» убитых на Невском демонстрантов. Появление членов Государственной думы Керенского и Скобелева еще больше приподняло настроение. Керенский был встречен громом рукоплесканий. Его речь наэлектризовала собрание. А когда принесли к Думе убитых демонстрантов, настроение достигло высшего возбуждения. Городской голова добился по телефону от Балка освобождения некоторых арестованных, а затем… а затем, поговоривши, покричавши и погорячившись, — разошлись.

Стрельба на Невском дала повод некоторым думать, что, по примеру 1905 года, власть одолевает революционный беспорядок. К несчастью для России, при начале второй революции у нас не было Дурново и Трепова, не было Дедюлина с Герасимовым, не было Мина и Римана.

Пишущему эти строки пришлось видеть в Петрограде, как протекали обе революции, и я вспоминал 1905 год, вспоминал людей, которые спасли тогда Россию…

Перед завтраком на Невском я со своим спутником, полицейским чиновником с юга России, наблюдал «братание» казаков с толпой. «Смотрите, князь, и учитесь, как не надо действовать», — сказал я ему. Придя в министерство, я рассказал H. H. Боборыкину, что у нас началась революция, чем немало удивил нового таврического губернатора, генерала Бойсмана. Бойсман только что был принят в Царском Селе императрицей и, вернувшись оттуда, приехал ко мне с поручением от ее величества.

Он был в самом радужном настроении, был уверен в незначительности беспорядков и передавал, что государыня против каких-либо крутых мер, и особенно — против стрельбы по демонстрантам.

Я не был согласен с таким взглядом. Раз во время войны устраивается политическая демонстрация и полиция и войсковой наряд видят плакаты и флаги с надписями: «Долой войну!», «Долой царя!», «Да здравствует республика!» — стрельба необходима. В таком положении стрельба понятна каждому простому солдату. Такой момент был потерян вчера, когда в одном месте была именно политическая демонстрация, были революционеры, а не просто толпа.

После завтрака мне был назначен прием у министра. Перед приемом пришлось переговорить с товарищем министра все о том же, чем мостить ялтинскую мостовую — торцами или асфальтом. Ирония судьбы. Товарищ министра доложил, и меня попросили к министру. Протопопов был в веселом настроении и, как всегда, очарователен. Он наговорил мне много приятных вещей, просил не стесняться в Ялте приемами по представительству. Как раз в то время ему протелефонировали о демонстрации на Знаменской площади и об убийстве пристава Крылова казаком. Заговорили на эту тему. Я высказался за немедленное предание казака суду. Протопопов сказал, что теперь все зависит от Хабалова, что теперь беспорядки совершенно его не касаются.

Затрещал дворцовый телефон. Императрица вызывала министра. Протопопов начал говорить по-английски. Я вышел в соседнюю комнату.

Когда я вернулся, министр сказал, что ее величество спрашивала о положении дел и что он доложил об энергичном подавлении беспорядков войсками.

Уходя, я встретился с директором Депортамента полиции Васильевым. Мы обменялись несколькими фразами. Он проговорил что-то малопонятное. Вид у него был довольно растерянный.

Уже второй день как дом Протопопова охранялся военным караулом под начальством офицера. В этот день начальником был лейб-гвардии Павловского полка [офицер] Грим[152]. Он был приглашен к обеду министра. Протопопов спросил о беспорядках. Грим рассказал про их серьезный характер. Протопопов шутил, смеялся и высказал, что революцию надо было вызвать на улицу, чтобы раздавить, что теперь и выполняет Хабалов. Растерявшийся от подобного объяснения происходящих беспорядков офицер не знал, что и ответить министру. Но слышанным от министра он был настолько поражен, что вечером же доложил о том по начальству. Речам министра удивлялись и офицеры, комментировали их не в пользу правительства.

Вечером Протопопов послал в Ставку дворцовому коменданту первую телеграмму о беспорядках. Объяснив, совершенно ошибочно, возникновение забастовки и беспорядков только недостатком хлеба, Протопопов довольно верно сообщил, как протекали беспорядки, но ни одним словом не указал на их политический характер и закончил телеграмму так: «Сегодня днем более серьезные беспорядки происходили около памятника императору Александру III на Знаменской площади, где убит пристав Крылов. Движение носит неорганизованный, стихийный характер, наряду с эксцессами противоправительственного свойства, буйствующие местами приветствуют войска. Прекращению дальнейших беспорядков принимаются энергичные меры военным начальством. В Москве спокойно. МВД. Протопопов. № 179. 25 февраля 1917 г.».

Так расписался Протопопов в своем политическом убожестве. Министр внутренних дел не понимал, что в России началась революция. Не понимал того и директор Департамента полиции, не понимал и начальник Охранного отделения. Последнее меня очень удивило в тот вечер, так как генерал Глобачев все последнее время ожидал революционного взрыва и предупреждал об этом свое начальство.

25 февраля в 5 часов 40 минут пополудни генерал Хабалов послал генералу Алексееву первую телеграмму о беспорядках следующего содержания: «Доношу, что 23 и 24 февраля, вследствие недостатка хлеба, на многих заводах возникла забастовка. 24 февраля бастовало около 200 тысяч рабочих, которые насильственно снимали работавших. Движение трамвая рабочими было прекращено. В средине дня 23 и 24 февраля часть рабочих прорвалась к Невскому, откуда была разогнана. Насильственные действия выразились разбитием стекол в нескольких лавках и трамваях. Оружие войсками не употреблялось, четыре чина полиции получили неопасные поранения. Сегодня, 25 февраля попытки рабочих проникнуть на Невский успешно парализуются. Прорвавшаяся часть разгоняется казаками. Утром полицмейстеру Выборгского района сломали руку и нанесли в голову рану тупым орудием. Около трех часов дня на Знаменской площади убит при рассеянии толпы пристав Крылов. Толпа рассеяна. В подавлении беспорядков, кроме Петроградского гарнизона, принимают участие пять эскадронов 9-го запасного Кавалерийского