Начавшись в 00.30 4 мая, переговоры о поименном составе правительства шли всю ночь и весь следующий день. «Формально переговоры происходили в кабинете кн. Львова, на Театральной улице, — рассказывал Станкевич. — Но там только окончательно скрещивались решения, принятые в других местах. Поэтому каждый этап переговоров, каждое предложение, каждая поправка должны были влечь за собой перерыв переговоров для того, чтобы члены правительства и представители комитета могли столковаться сами». К ночи, вспоминал Станкевич, «положение настолько запуталось, что была потеряна надежда достигнуть соглашения… Нервное напряжение достигло высшего предела и выражалось в чрезвычайном возбуждении и раздражении друг против друга. Уже даже не происходило обсуждение вопроса, просто все говорили в своих углах или, точнее, кричали… Как вдруг вбежал Керенский и заявил, что решение найдено. В сущности, та комбинация, которую сообщил Керенский, была далеко не новой и имела много возражений против себя. Но все были рады поддаться его настроению»[1330]. Переговоры завершились уже 5 мая в 2 часа утра.

В сформированном коалиционном правительстве социалисты получили шесть портфелей (Керенский, Переверзев, Чернов, Церетели, Скобелев, Пешехонов), у либералов осталось десять. Хотя во главе кабинета по-прежнему был князь Львов, реальное руководство сосредоточивалось в руках «молодых реформаторов» — военного министра Керенского и нового министра иностранных дел Терещенко. Первый никогда не держал в руках оружия, второй — никогда не занимался международными вопросами.

Милюков описывал конфигурацию власти в первом коалиционном правительстве: «Центральное ядро, получившее название «триумвирата», действительно держало в руках все руководство деятельностью «коалиции». Оба министра, военный и иностранный, входили по соглашению с союзниками; в качестве третьего к ним присоединился — наш к.-д. Некрасов, человек ловкий и гибкий, сумевший вовремя сблизиться и занять все возможные места при «любимце времени» — личного советчика, секретаря, информатора, посредника в сношениях с печатью, сочинителя проектов, заместителя, — словом быть всем и ничем, стать человеком необходимым. Ни слабый премьер, ни даже А. И. Коновалов, личный друг Керенского, в этот теснейший круг не входили»[1331]. Все эти фигуры нам уже известны, так же как и новые министры: земледелия — Чернов, почт и телеграфов — Церетели, труда — Скобелев, министр продовольствия — Пешехонов.

Какие же новые политические фигуры всплыли в составе первого коалиционного правительства? По сути, только две. Первая — Павел Николаевич Переверзев, сменивший Керенского на посту министра юстиции. Он был уроженцем Курской губернии, окончил юрфак Петербургского университета, работал в министерстве юстиции, но затем стал известен как адвокат на громких политических процессах, включая и дело арестованных членов большевистской фракции IV Государственной думы. Авторитетный масон, Переверзев в феврале был назначен Керенским на пост прокурора Петроградской судебной палаты. «Среднего возраста и среднего роста, крепкого сложения, спокойно-уравновешенный, скупой на слова, с неизменной трубкой-носогрейкой, он производил впечатление надежного человека. Подчиненные по прокурорскому надзору относились к нему, в общем, с симпатией»[1332], — характеризовал его Завадский. Для социалистов Переверзев был не совсем своим. Церетели писал, что «он никогда раньше не участвовал в политической работе и имел очень смутное представление о действительных настроениях советского большинства. К тому же он был человек очень импульсивный, и потому в целом ряде его шагов в качестве министра у него получались перебои и он отклонялся от линии поведения советской демократии то вправо, то влево»[1333].

Вторая новая фигура — князь Дмитрий Иванович Шаховской. Он возглавил министерство государственного призрения. Рюрикович, внук декабриста, выпускник того же юридического факультета Петербургского университета, уездный предводитель дворянства в Ярославской губернии, секретарь фракции кадетов в I Государственной думе, масон.

А свежеиспеченные министры-социалисты 5 мая выступили перед торжественным собранием Петроградского Совета, где их ждала восторженная встреча.

— Не как пленники буржуазии идут они в правительство, а как представители мощного народного органа, посылающего их занять новую позицию на выдвинутых вперед окопах революции, — вещал Гоц.

Совет подавляющим большинством голосов принял резолюцию с выражением «полного доверия» новому правительству. «Демократия» призывалась оказать деятельную поддержку, «обеспечивающую ему всю полноту власти», устанавливался «принцип ответственности министров-социалистов перед Петроградским Советом впредь до создания всероссийского органа Советов»[1334]. Таким образом, от формулы «поддержки постольку-поскольку» Совет перешел к новой формуле: «полного доверия и деятельной поддержки».

Новая правительственная декларация от 5 мая по соглашению с Исполкомом Совета включала в себя, наконец, хоть какие-то слова об экономике. «Решительно бороться с хозяйственной разрухой страны» предлагалось путем с помощью планомерного проведения «государственного и общественного контроля над производством, транспортом, обменом и распределением продуктов». Земельный вопрос должно было решить Учредительное собрание в русле «перехода земли в руки трудящихся». В стремлении к «пересмотру финансовой системы на демократических началах» правительство выступало за «усиление прямого обложения имущих классов (наследственный налог, обложение военной сверхприбыли, поимущественный налог и т. п.)»[1335]. Дело даже в том, что не было понятно, как такая программа в принципе могла помочь экономике. В стране не существовало никого, кто мог бы ее претворить в жизнь в части установления контроля хоть над чем-то или сбора налогов.

А Петросовет предлагал идти еще дальше. Его Исполком принял резолюцию, которая уже ставила вопрос о носящем «всемерный, планомерный характер сознательном вмешательстве в народнохозяйственные и социальные отношения» с целью «планомерной организации народного хозяйства и труда», которая будет обеспечена «целостной системой мероприятий, проводимых под руководством объединенного государственного органа»[1336]. Идея Госплана была сформулирована. Стоит ли удивляться, что Ленин был почти доволен: «Программа прекрасна». Только для ее осуществления, считал он, нет иного пути, кроме «революционной дисциплины, революционных мер революционного класса, пролетариев и полупролетариев, перехода власти в руки этого класса»[1337].