«Париж, 1 апреля.

Возлюбленная жена моя!

Я только что вернулся в свое парижское жилище. Час столь поздний, что дверь была заперта, и я едва дозвался хозяйки. Та, конечно же, принялась брюзжать из-за того, что ее подняли с постели. Я, впрочем, тоже мало обрадовался, потому что в комнате не оказалось огня, ужина тоже, а на кровати нашелся лишь тощий скрипучий матрас и ветхое заплесневелое одеяло, каким побрезговал бы даже нищий.

Однако перепалка наша ни к чему не привела, разве что меня осыпали бранью из-за запертой двери, а гордость не позволила мне предложить дополнительную плату (даже если б у меня завалялись лишние монеты). Так что я сижу на своем чердаке голодный и продрогший (пишу это лишь затем, чтобы вызвать сочувствие и засвидетельствовать, как мне без тебя плохо).

С первыми лучами солнца я намерен покинуть это место и подыскать более достойное жилище без лишнего ущерба для кошелька. Пока же постараюсь забыть про голод и холод в приятной беседе с тобой, надеясь, что образ любимой супруги разделит со мной одиночество.

(Благо мне хватает света, поскольку я выкрал из прихожей, на чье великолепие, собственно, и купился при выборе жилья, два подсвечника. Утром поставлю на место, когда хозяйка сего заведения вернет грабительскую плату за эти трущобы.)

Перейду к более приятным новостям. Я видел Джоан, она устроилась в своей обители и выглядит вполне довольной (и, предупреждая твой вопрос: нет, я не присутствовал на свадьбе ее матери с Джозефом Мюрреем, который, оказывается, приходится троюродным братом Йену. Я просто отправил ей подарок с наилучшими пожеланиями, причем вполне искренними). Завтра навещу Майкла, снова повидаюсь с Джаредом и передам ему твой сердечный поклон.

Более того, когда я сегодняшним утром искал на Монмартре приличную таверну, мне посчастливилось столкнуться с мистером Лайлом, с которым я знаком еще по Эдинбургу. Он тоже был рад встрече: осведомился о моем здоровье и после краткого обмена приветствиями пригласил меня на собрание некоего общества, где изредка бывают Вольтер, Дидро и другие мыслители, к чьему мнению прислушиваются в нужных нам кругах.

Так что к двум часам я явился по указанному адресу, где меня встретили со всем почтением. Оказалось, это парижская резиденция месье Бомарше.

Компания и впрямь подобралась разношерстная: от дешевых пустозвонов до интеллектуальной элиты парижского общества. Объединяло гостей лишь одно: любовь к разговорам. Были даже высказаны, хоть и не очень настойчиво, пара дельных замечаний. Я и не смел надеяться на столь удачное начало своего первого рейса в роли провокатора.

После легкого ужина (за которым я, как и некоторые из присутствующих, предусмотрительно набил карманы пирогами) все переместились в большую залу, где, поделившись на две части, приступили к дебатам.

Первым животрепещущим вопросом на повестке дня значилось противостояние пера и меча. Мистер Лайл и его сторонники отстаивали могущественную силу писательского мастерства; месье Бомарше с друзьями выступали их оппонентами. Беседа лилась оживленно, частенько упоминались работы Руссо и Монтеня (хотя последнего не раз попрекали за его крайне безнравственные взгляды на законный брак), однако в конечном счете победил месье Лайл. Я хотел было поддержать его противников и показать присутствующим свою правую руку, но воздержался, решив побыть скромным зрителем.

Впрочем, позднее я нашел возможность сблизиться с месье Бомарше, мимоходом, словно бы в шутку, упомянув свой аргумент. Он крайне заинтересовался и, узнав, что именно со мною произошло (точнее, то, о чем я счел нужным поведать), весьма настойчиво пригласил меня сопроводить его на ужин в дом герцогини де Шольн, тем более что ее супруг живо интересовался событиями в Колониях.

Хочешь узнать, что общего у краснокожих дикарей и твоей самой удачной операции? Запасись терпением, вскоре расскажу.

Итак, герцогская резиденция располагалась в самом центре города, и перед поместьем уже стояло немало роскошных экипажей. Представь мое восхищение, когда мне сообщили, что джентльмен, вошедший прямо перед нами, не кто иной, как министр иностранных дел месье Верженн.

Я поздравил себя с тем, как быстро мне посчастливилось завести знакомства со столь нужными людьми, – и приложил все усилия, чтобы им понравиться, для чего пришлось поведать немало басен о моих «приключениях» в Америке, позаимствовав пару историй у нашего доброго друга Майерса.

Собравшихся приятно поразило мое ораторское искусство, особенно когда я рассказал о встречах с медведем и с Накогнавето. Им пришелся по нраву и случай на рыбалке, хотя собравшихся дам несколько потрясло описание твоего индейского наряда. Правда, месье Лайл, сколь странно бы это ни звучало, жаждал еще подробнее узнать, как ты смотришься в кожаных брюках. Тем самым он выдал себя как развратника и негодяя, в чем я и сам убедился тем же вечером, увидев его в коридоре с мадемуазель Эрланд, – особой весьма распущенных нравов.

Как бы то ни было, эта история напомнила мистеру Лайлу о моей руке, и он попросил рассказать остальным, как я потерял палец.