— Но теперь ты здесь, — утешил её Маттиас, — и тебе больше незачем тосковать!

— Да, теперь мне больше незачем тосковать! — согласилась Анна.

Тогда Маттиас взял сестренку за руку и повел её в ворота. Он повел её в волшебную Солнечную Поляну, где была вечная весна, где благоухали нежные березовые листочки, где пели и ликовали на деревьях тысячи крохотных пташек, где в весенних ручьях плавали берестяные лодочки и где на лугу стояла Мама.

— Сюда, сюда, детки мои!

За спиной у них в ожидании зимней ночи застыл морозный лес. Глянула Анна через ворота на мрак и стужу, да и задрожала.

— Почему ворота не закрыты? — спросила она.

— Ах, милая Анна, — ответил Маттиас, — коли ворота закрыть, их никогда уже больше не отворить. Разве ты не помнишь?

— Да, ясное дело, помню, — отозвалась Анна. — Их никогда, никогда больше не отпереть.

Маттиас с Анной глянули тут друг на друга и улыбнулись. А после тихо и молча закрыли за собой ворота в Солнечную Поляну.

«ЗВЕНИТ ЛИ МОЯ ЛИПА, ПОЕТ ЛИ МОИ СОЛОВУШКА…»

Давным-давно, в нищие и голодные времена, в каждом приходе была своя богадельня.

Это был дом, где под одной крышей ютилась местная беднота: разорившиеся хозяева, немощные старики, калеки и хворые, и дурачки, и сиротки, которых никто не брал на воспитание, — все они попадали в это скорбное пристанище.

В приходе Нурка тоже была богадельня, и девочка Малин попала туда, когда ей было восемь лет. Папа и мама у неё умерли от чахотки; осиротевших детей обычно отдавали на воспитание, а её никто не согласился взять даже за плату, лишние деньги всегда пригодятся в хозяйстве, да страшно занести в дом заразу — и вот девочку отправили в богадельню.

Дело было в начале весны, в субботу вечером, и все богадельщики глазели из окошка на дорогу, это было их единственное субботнее развлечение. Смотреть там, по правде сказать, было не на что. Проехала запоздалая мужицкая телега, возвращающаяся из города; прошли мимо несколько деревенских мальчишек, отправляющихся на рыбалку, а потом показалась Малин со своим узелком, на неё все так и уставились.

«Бедняжка ты, Малин! — подумала про себя девочка, подымаясь на крыльцо. — Вот уж горе-то — жить в богадельне. Бедная Малин!»

Она отворила дверь, и на пороге её встретила Помпадулла. Помпадулла была в богадельне за главную и вела себя как начальница.

— Добро пожаловать в приют бедноты, — сказала Помпадулла. — Теснота у нас, видишь, такая, что дальше некуда. Да уж ладно! Авось ты много места не займешь, вон какая худышка!

Малин потупясь молчала.

— Смотри, не вздумай тут бегать или скакать! У нас баловаться нельзя, — продолжала Помпадулла. — Это я тебе наперед говорю.

По краям избы сидели богаделы и богаделки и печально глядели на девочку.

«Кому уж тут захочется бегать и скакать, — подумала Малин. — Никому, наверно. А мне уж и подавно!»

Малин хорошо знала всех бедняков, которые жили в богадельне. Изо дня в день они с сумой обходили приход, выпрашивая Христа ради милостыню. Да, всех тут знала Малин. Вон сидит Страшила — такой урод, что детишки боялись его точно пугала, хотя на самом деле он был добрый и смирный человек и ни разу никого не обидел. А вот и Юкке Киис, которого бог лишил разума, и ненасытный Ула из Юлы, которому ничего не стоит съесть в один присест десять кровяных лепешек, вот Старичок-Летовичок на деревянной ноге, и Хильма — Куриная Слепота с вечно слезящимися глазами, и Костылиха, и Милушка-Голубушка, и Анна Перкель, и самая главная из них — великая и могучая Помпадулла, которую приход назначил за старшую в богадельне.

Остановившись у порога, Малин оглядела избу, увидела все нищету и все убожество богадельни и поняла, что вот здесь ей придется жить, пока не станет взрослой, потому что она еще так мала, что никто её не возьмет в прислуги.

Сердце у неё сжалось при одной мысли, что тут ей надо жить. А как проживешь в таком месте, где нет нисколечко радости и красоты!

У себя дома она привыкла к бедности, но там всё же была и красота, и радость. Стоит только вспомнить, как весною за окном расцветала яблоня! И рощу с ландышами! И шкаф, расписанный розанами! И большой голубой подсвечник с сальной свечой! И румяные лепешки, которые мама с пылу с жару подавала на стол! И свежевымытые полы на кухне, которые по субботам посыпали мелко рубленным можжевельником! Ах, как было красиво и радостно дома, пока не вошла в него болезнь! А здесь, в богадельне, все было так гадко, что впору заплакать, а за окном виднелось только тощее картофельное поле — ни тебе яблоньки, ни рощи с ландышами.

«Бедная Малин! — думала девочка. — Будешь ты теперь самой маленькой богаделкой в приходе Нурка. Прости-прощай, радость и красота!»

Спать её уложили в уголке на полу, и она долго не могла уснуть под сопение и храп остальных обитателей богадельни. Им полагалась одна кровать на двоих, так они отсыпались после дневных трудов и странствий! Страшила со Старичком-Летовичком, Юкке Киис с Улой из Юлы, Хильма — Куриная Слепота с Милушкой-Голубушкой, Костылиха с Анной Перкель. Одна Помпадулла жила отдельно в чердачной каморке и делила постель только с клопами.

Малин проснулась, когда утро еще только занималось, и в предрассветных сумерках увидала на обоях целые полчища ползущих клопов. Они спешили спрятаться по укромным местам, чтобы на следующую ночь снова выползти изо всех щелей и трещин и вволю попить кровушки у спящих бедняков.

«На месте клопов я бы тут не осталась жить, — подумала Малин. — Наверно, клопам не нужно красоты и радости, с них довольно четырех кроватей, на которых спят восемь бедняков.

А тут еще и на полу маленькая богаделочка завелась!»

Со своего места Малин увидела, что делается под кроватями. Все, что беднякам удавалось выклянчить, обходя приход, они рассовывали по сундучкам и мешочкам и прятали под кровать; каждый отдельно хранил свой хлеб, свой горох и крупу, свой кусочек сальца, свою горсточку кофейных зерен и котелок со старой кофейной гущей.

Но вот старики начали один за другим просыпаться и сразу же принялись ссориться, кому после кого ставить на огонь свой кофейник, — каждому хотелось быть первым. Все толклись вокруг очага, ворчали и хныкали, но тут явилась сама Помпадулла, всех распихала и первая поставила свой котелок с треногой на огонь.

— Сперва