После интервью она дала мне номер своего домашнего телефона и сказала: позванивайте, может быть, еще встретимся. Я ответил: «О, мы с женой будем счастливы встретиться с вами». Недели через две-три нас пригласили на ужин. Мы познакомились с ее мужем и долго беседовали вчетвером. Фрэнк был не слишком словоохотлив, однако присутствие его ощущалось.

За ужином мы разговаривали о школе, об образовании как таковом и об общественной деградации, и Айн спросила Мишель: какое, по вашему мнению, решение может найти проблема, поставленная Натом Хентоффом[330] в его статье о запугивании белых подростков в американских школах? Мишель ответила, что поскольку белые подростки являются жертвами, считается, что защищать их должна полиция. Однако, по ее мнению, подобная защита создаст очевидные двойные стандарты, которые приведут к еще более четкому выделению низших классов общества. Еще она сказала, что, по ее мнению, правильное решение состоит в том, чтобы научить белых детей защищаться. Айн расхохоталась и не без иронии произнесла: да вы — фашистка. Мишель рассмеялась. Шутка эта сделалась звездой вечера, и Мишель отправилась домой, гордясь тем, что сама Айн Рэнд назвала ее фашисткой.

Во время всего вечера шла оживленная беседа. Похоже, что Айн занимал вопрос: почему, будучи такими, какие мы есть, мы занимаемся тем, чем занимаемся. Разговор постоянно возвращался к этой теме.

Ее интересовали подробности нашей жизни, почему мы взялись за это дело, и на что похожа сейчас школа. Кажется, мы провели вместе три или четыре часа. Мы не хотели, чтобы разговор заканчивался. И хотя она не обвинила меня в том, что я являюсь фашистом, но все-таки заклеймила меня как активиста, с чем мне пришлось согласиться, потому что я им был и до сих пор являюсь. Когда она назвала меня активистом, я ответил: «От активистки слышу». Она спросила: «Как это понимать?» И я ответил: «Дело в том, что вы активный пропагандист. Вы проповедуете примат рассудка и делаете это отнюдь не пассивным образом. Посему я считаю, что и вы также подпадаете под это определение. Так что я нахожусь в хорошей компании». Она сделала недовольную гримаску… потом на мгновение словно бы глубоко задумалась… после чего расхохоталась. Оказалось, что не только она сама может навешивать ехидные ярлыки, но и может сама получить в ответ «активиста», не имея возможности убедительно возразить. Дело, конечно, было во вздорности всяких ярлыков, и даже Фрэнк расхохотался, когда мне удалось приклеить к ней ее собственный. Впрочем, все это происходило по-доброму. Мы занимались вопросами, представляющими для нас обоюдный интерес, и ее, я думаю, удивило, что она встретила интеллигентных людей, занимающихся тем делом, которым были заняты мы.

К концу вечера разговор перешел на конкретные подробности относительно тех ребят, с которыми мы работали, и о накопленном нами опыте: об опасности, которую представляет нахождение на территории банды, о трудностях работы с подростками, исключенными из школы за хулиганство. Я помню, что она с пониманием отнеслась — как к некоему просвещению — к моим словам, когда я сказал, что если бы сам был подростком, принадлежащим к этому социальному классу, и был вынужден учиться в городской нью-йоркской школе, то меня самого выставили бы из нее за какой-нибудь ужасный проступок, совершенный в припадке бешенства. Она сказала, что подобную реакцию на ситуацию трудно назвать рациональной и оставить школу лучше по другой причине, однако она вполне понимает меня.

Мишель сказала, что всю систему школьного образования следует отменить и образовать самостоятельный рынок образовательных учреждений.

Вы помните, как мисс Рэнд комментировала закрытие бесплатных средних школ?

Она слушала. И согласилась с Мишель в том, что это, наверно, самый лучший вариант. Можно провести аналогию с корпорацией, выпускающей некачественный продукт; в условиях свободного рынка она умрет естественной смертью. Айн согласилась и сказала, что писала о банкротстве педоцентризма. Отсюда, по ее словам, следует, что его адептам нельзя позволять руководить системой образования.

Когда она расспрашивала вас о ваших убеждениях, в какой манере, в каком стиле она это делала?

В явной, настойчивой и прощупывающей — что-то вроде дружеского допроса. Было очевидно, что у нее есть определенный план; наш разговор нельзя было отнести к той разновидности непринужденных бесед, которыми люди занимаются за ужином. Мы хотели перейти к более фундаментальным темам. Я получал огромное удовольствие. Общаться с человеком, которого я так уважал за подобный интерес к нашей философии, было настолько неожиданно.

Что она думала о вашей работе с уличными подростками?

Она считала это дело важным и фундаментальным. Едва ли у нее имелось устоявшееся мнение по этому поводу. Она, конечно же, не думала восхищаться людьми, занятыми альтруистической деятельностью. Дело было в нашей семье. Я получил образование психолога и не хотел сидеть за столом, соблюдая «профессиональную» дистанцию между собой и теми детьми, которые, по нашему с Мишель мнению, требовали особого внимания.

Было очевидно, что она восхищалась нашим делом. Когда мы перешли к разговору о нашем опыте, она как будто бы стала проявлять больше интереса, однако я, в частности, заметил, что обе стороны успели в чем-то переменить свое мнение. Не по фундаментальным вопросам, но в области понимания того, как и чем сделались системы образования и ювенальной юстиции.

Она высказывала вам свое мнение об этих проблемах и их решении?

Она говорила о вседозволенности и более полно осветила ряд тем, заимствованных нами из «Компрачикос», например о том, что употребление наркотиков становится логическим следствием педоцентризма.

Я прочел «Компрачикос» в то время, когда система образования в этой стране находилась в полном хаосе, и трактат едва не довел меня до слез. Это были слезы признательности, в частности за сделанный ею перевод отрывка из романа Виктора Гюго Человек, который смеется. Я рассказал Айн, что немедленно разослал трактат всем своим друзьям среди радикально настроенных педагогов-методистов, пытаясь затеять общее обсуждение. Это были крупные имена в области педагогики. Я послал им статью с небольшим примечанием: вам надо это прочесть, а потом мы обсудим прочитанное. И единственный раз не получил ответа ни от кого из них.

Почему?

Думаю, потому, что приверженность к определенной философии иногда не позволяет людям мыслить логично и воспринимать другие уровни реальности. В качестве метафоры можно сказать, что каждый из этих педагогов воспринимал трактат как написанный на языке, либо чуждом ему, либо не поддающемся переводу, а если и поддающемся, то как оскорбительный и ошибочный.

Какая психологическая школа повлияла на вас?

Б. Ф. Скиннер[331] и бихевиоризм.