нет. Тем не менее, есть документально подтвержденных случаев идиосинкразического и, возможно, аффилиативного поведения, возникающего в сообществах шимпанзе. Например, ван Левен и его коллеги описывают случай, когда шимпанзе в Чимфунши копировали поведение высокопоставленной самки, засовывая ей в ухо кусочек травы (van Leeuwen, Cronin and Haun 2014); а Хобайтер и Бирн описывают, как шимпанзе в Будонго копировали необычные движения своего физически неполноценного сверстника (Hobaiter and Byrne 2010). Однако нельзя исключать и неаффилиативные объяснения такого поведения. Например, может быть так, что шимпанзе, которые сначала увидели, а затем попробовали поведение "трава в ухе", нашли его приятным и повторили его; или же они просто копировали поведение, которое было для них привлекательным.

Три возможных варианта поведения могут служить лучшим доказательством аффилиативного или нормативного копинга. Во-первых, случаи дорогостоящей аффилиации, когда принятие преобладающего варианта поведения оказывалось невыгодным для конформиста, подтвердили бы утверждение о том, что копирование является аффилиативным поведением. Во-вторых, если бы обезьяны значительно чаще копировали поведение сородичей, сталкиваясь с остракизмом и социальным стрессом, как это делают дети (Over and Carpenter 2009), аргументы в пользу аффилиативного конформизма также усилились бы. В-третьих, можно посмотреть, копируют ли шимпанзе целевое поведение чаще, когда рядом присутствуют кандидаты на аффилиацию, чем когда наблюдаемые особи находятся в одиночестве. Например, если бы шимпанзе-иммигранты в Таи возвращались к более старым моделям использования орудий, когда они были одни, то это позволило бы предположить наличие аффилиативной функции, когда происходило совпадение. Хотя такие данные можно собрать, есть основания сомневаться в том, что они будут получены: существующие данные свидетельствуют о том, что шимпанзе нечувствительны к оценкам других людей, поскольку они не пытаются управлять своей репутацией среди сверстников (Engelmann, Herrmann and Tomasello 2012).

Даже если бы у шимпанзе были обнаружены аффилиативные конформистские тенденции, они не стали бы свидетельством полностью нормативного поведения. В человеческих сообществах люди не только предпочитают соответствовать, но и поддерживают принципы своей группы - например, наказывая тех, кто не соответствует. У людей третье лицо, обеспечивающее соблюдение произвольных конвенциональных норм, появляется уже в трехлетнем возрасте (Schmidt, Rakoczy and Tomasello 2012). Люди также готовы нести издержки, чтобы наказать нарушителей норм, даже если они сами не пострадали от нарушения (Fehr and Fischbacher 2004). В настоящее время нет никаких доказательств того, что шимпанзе следят за соблюдением социальных норм. Хотя они наказывают тех, кто причиняет им прямой вред (Jensen, Call and Tomasello 2007), это соответствует тому, что они наказывают из мести, а не потому, что считают, что групповые нормы должны соблюдаться. Похоже, что они не занимаются "наказанием третьей стороны". Например, Ридл с коллегами (2012) обнаружили, что шимпанзе не мстят сородичам, когда у них крадут еду.

 

Более слабое представление о нормах?

Принятое здесь представление о нормативности под влиянием Бикьери требует как когнитивных, так и мотивационных усилий. Если бы поведенческие данные свидетельствовали о том, что шимпанзе действительно соответствуют социальным нормам, вопросы познания, необходимого для нормативности, возможно, пришлось бы пересмотреть. Однако в отсутствие поведенческих доказательств нормативности эти вопросы могут быть отложены.

Эндрюс (Andrews, 2009, 2012) отстаивает более простую концепцию норм, на основании которой она с радостью допускает понимание таких норм у нескольких нечеловеческих видов. По мнению Эндрюс, нормы - это просто привычные образцы поведения. Нарушения норм происходят, когда индивиды ведут себя так, что это является исключением из привычного поведения. Она утверждает, что такие нарушения норм интересны с философской точки зрения, поскольку заставляют нас искать более глубокие объяснения поведения агента. Поэтому они могут играть основополагающую роль в нашей практике рассуждений.

Возможно, Эндрюс права в том, что касается роли нарушений в развитии народной психологии. Однако типы норм, которые она пытается охарактеризовать, не совпадают с теми, что описали Брэндом и Биккиери. В одном из общепринятых значений этого слова норма - это то, что нормально, то есть статистическая закономерность, отклонения от которой могут быть легко обнаружены многими видами и системами. Во втором значении, которое мы здесь описали, норма - это то, что человек или общество считают приемлемым или подходящим. Эти значения существенно отличаются друг от друга, поскольку трактовка действий агента как необычных не подразумевает понимания того, что они неуместны. Эндрюс иногда скользит между этими разными значениями слова "норма", от утверждения о статистических закономерностях до утверждений о том, что человек должен делать. Например, она пишет, что:

[Не]человеческие приматы... обладают способностью развивать вариации в своем поведенческом репертуаре, которые включают создание, следование и нарушение социальных норм, связанных с доверием, вредом и сотрудничеством. У этих приматов, по-видимому, есть общественные нормы, а у отдельных особей, по-видимому, есть хотя бы неявное понимание соответствующих нормативных правил.

Однако в настоящее время нет веских доказательств того, что шимпанзе понимают нормы во втором смысле.

Эндрюс (Andrews, 2009) иллюстрирует свою версию различными примерами из литературы по приматам: в частности, когда группы шимпанзе патрулируют границы своей территории, что, по мнению Эндрюс, отражает нормы собственности; и групповая охота с распределением охотничьих ролей и распределением мяса в соответствии с этими ролями, что, по ее мнению, демонстрирует нормы сотрудничества и справедливости. Однако доказательства, к которым она апеллирует, весьма противоречивы. Например, нет достоверных доказательств того, что шимпанзе действительно следуют скоординированным охотничьим стратегиям (Bullinger et al. 2011); а надлежащим образом контролируемые исследования показывают, что шимпанзе не действуют в свете соображений справедливости (Bräuer, Call and Tomasello 2006). Более того, патрулирование границ, скорее всего, отражает не понимание прав собственности, а адаптивное стремление к защите ограниченных ресурсов.

 

Моральные нормы у шимпанзе?

В отличие от обычных норм, которые возникают произвольно и отличаются большим разнообразием в разных человеческих культурах, моральные нормы могут быть основаны на общих для вида эмпатических и просоциальных тенденциях. Шимпанзе могут обладать моральными нормами или их предшественниками, даже если у них нет обычных норм. Некоторые (например, Рудольф фон Рор и др. 2010, 2012, 2015) утверждают, что у шимпанзе может присутствовать протеиновая форма морали. Кандидаты на моральное поведение включают в себя поведение примирения и утешения (de Waal and van Roosmalen 1979), инструментальную помощь (Warneken and Tomasello 2006) и особенно нежное обращение с младенцами (Rudolf von Rohr et al. 2010).

Рудольф фон Рор и др. (2010) утверждают, что эволюционные предшественники моральных норм могут присутствовать у шимпанзе, поскольку они обладают определенными предпосылками для морали (развитыми социально-когнитивными навыками и некоторой степенью эмпатии) и демонстрируют поведение, обусловленное ожиданиями того, как следует относиться к другим. Те же авторы (2012) сообщают о наблюдениях за "полицейским" поведением, когда шимпанзе, не участвующие в конфликте, вмешиваются в чужие