class="p1">Мне оставалось брести по снегу до хоть какого-то участка дороги, который успели расчистить, чтобы взять такси до дома родителей. Но меня не волновала буря снаружи так сильно, как буря внутри.

Теперь-то уж точно мы с Эммой встретимся в феврале. Когда она отдаст мне ключи от дома и навсегда уедет из Берлингтона и моей жизни.

Эмма

Весь мир как будто получил новости о нашем расставании в рассылке по почте. Или ветер разнёс слушок по всем знакомым ушам, потому что меня каждый день проверяли заинтересованные лица.

Люк звонил как бы невзначай узнать, всё ли в порядке на полуострове, не оторвало ли нас от суши и не унесло ли в озеро Шамплейн. Вики дозванивалась с плохо продуманными вопросами о Париже, о котором я так и не успела рассказать за те короткие встречи в больнице. Даже Бетти специально скорее выздоравливала, чтобы объявлять о своих успехах в реабилитации и заодно допытываться, не помирились ли мы с Джейсоном.

Мистер Леблан и вовсе всех переплюнул и вкалывал мне такие дозы заботы, что хватило бы на целый приют для бездомных животных. Как он-то прознал про нашу ссору – загадка, которую не разгадать без бутылочки бурбона и долгой беседы, но меня не тянуло ни к одному, ни ко второму.

– Я не сильно жалую этого парня. – Говорил мистер Леблан о Джейсоне. – Но он просил присмотреть за вами, когда уезжал. А я ему должен за Мейси, так что придётся вам терпеть меня время от времени.

Я полностью ушла в рисование и к концу недели закончила сразу две картины, хотя до сих пор не знала, в силе ли наш деловой договор с Уиллом. Мне было плевать на гонорары, которые я могла не получить, но каждый стежок пейзажа на холсте вытягивал из меня ту черноту, что осталась после ухода Джейсона. Рано или поздно я наберусь смелости позвонить Уиллу, но сейчас мне не хотелось не видеть, не слышать никого. В какой-то момент я просто перестала подходить к телефону.

Джейсон писал и чаще звонил, но не мог пробить мою стену молчания настойчивостью. К чему разговоры, когда и так всё ясно? Единственный мужчина, который от начала до конца был со мной честен, в конечном счёте поступил как все – обманул. Точка поставлена. Я не собиралась дописывать к ней ещё две, чтобы оставить после нас троеточие.

На пятый день затворничества в доме Джейсона и в своей голове, я всё же приняла решение действовать. Болтаться в подвешенном состоянии на тонкой нити – не для меня. Пусть уже эта нить перестанет раскачиваться или её разрубят к чёртовой матери.

Снежный циклон, что набросился на нас с севера, из самой Канады, затих ещё вчера. Так же внезапно выключил все свои пушки, как и включил в начале недели. Город откапывался от последствий, пока такси черепахой ползло по каше из размякшей под колёсами хляби. Четыре дня я не видела его, заключив саму себя в тюрьму на Деруэй Айленде, а казалось, что прошло гораздо больше. В горести время тянется куда медленнее, чем в объятьях мужчины, который пока не успел тебя предать.

Окледж Парк с его роскошными особняками пострадал от непогоды не меньше, но в чувства его приводили в первую очередь. Сломленные ветки голых деревьев грузили в открытые кузова фургонов, чтобы те не доставляли эстетических неудобств местным богачам. Снегоуборочные махины трижды колесили по одному и тому же маршруту, лишь каблуки дорогих туфель не поскользнулись на подтаявшей грязи. Горничные расчищали крылечные ступени, лишь бы напыщенные хозяева не прикладывали лишних сил, чтобы дойти до своих блестящих и прогретых автомобилей.

У ворот резиденции Максвеллов я отпустила таксиста, но тут же пожалела. Каменные глыбы-столбы зловеще сцепили створки ворот, не желая пускать меня внутрь. Позволит ли Уилл войти с таким внушительным багажом или оставит замерзать прямо на проходной улице в отместку за все обиды, что я нанесла ему своим отказом?

Нажав кнопку на коммутаторе, я приготовилась услышать его гневное «проваливай», но динамик зашипел более старческим и ещё более недовольным голосом.

– Слушаю.

– Гилберт?

Если и был кто-то, кто невзлюбил меня сильнее Уилла, то это его дворецкий, который с самого начала не одобрял мою кандидатуру на пост дамы его господина. Он всячески выказывал своё неудовольствие моим присутствием. Будь то кашель в кулак, который скрывал смешок, когда я спрашивала, какая разница, какого года вино. Или взгляд из-под козырька морщин, которые надвигались на его лоб, когда я протягивала ему пальто. Или высокомерное хмыканье, когда я спрашивала, из чего делают салат «нисуаз».

– Чем могу вам помочь, мисс Джеймс? – Какой официоз! Так говорят только с теми, кто не угоден твоей душе.

– Мне нужно увидеть Уилла. Не могли бы вы впустить меня или позвать его?

– Боюсь, мисс Джеймс, вы не вовремя.

Ну конечно! Теперь график Уилла освободился для важных встреч и подвигов, и наверняка в столовой на втором этаже заседало целое совещание важных шишек, чьи подбородки так же внушительно выпирали, как и их кошельки.

– А когда он освободиться?

– Вы не поняли. Мистер Максвелл уехал. И вернётся домой не скоро.

Уехал и прихватил с собой надежду на мою светлую карьеру художницы. Надо было сразу перезвонить ему и уточнить о своей теперешней роли в открытии галереи. Но я не смогла набрать номер и бездушно поболтать через пластмассу. Спрятаться за расстоянием, как пряталась все те дни после Парижа. Уилл уехал в неизвестном направлении, а куда именно – этот слишком уж верный прислужник ни за что не скажет, словно его местонахождение – тайна государственных масштабов. Уилл уехал и оставил меня стоять с пятью картинами прямо на запыленном снегом тротуаре перед воротами и полным смятением.

– Гилберт, могу ли я оставить кое-что для мистера Максвелла?

Нашла единственный выход я и помахала одной упакованной картиной перед камерами, глазеющими на меня с каждого уголка территории. Остальные прислонялись к моей ноге. Хорошо, что все они были более компактны, чем пейзажи Плайа Дель Рей, которые я выкрала из «Арт Бертье», а потом не сумела запихнуть ни в одну машину.

– Вообще-то, мисс Джеймс, – более снисходительным тоном, чем обычно, заговорил дворецкий. – Мистер Максвелл сам кое-что оставил для вас.

Писк вырвался из глотки интеркома и пронзил децибелами всю округу, так что любой знал, что к Максвеллам кто-то пожаловал. Тонкие зубья ворот отъехали в сторону и пропустили меня на священную территорию, куда не пропускают никого