этой ночью. Я убедился, что приказ изменен и что все случится завтра утром или днем. Вы довольны?

– На сей момент да. Посмотрим, что будет дальше… Хранитель печати жил неподалеку, возле его дома они и расстались, после чего Мария приказала Перану ехать на улицу Сен-Тома-дю-Лувр. Но, вместо того чтобы трогаться, Перан придержал лошадей, спустился со своего места и подошел к дверце:

– Если госпоже герцогине нужны крепкие помощники, надежные и нелюбопытные, которым хватит всего нескольких золотых, я могу таких подыскать.

Бранить его, поняв, что Перан слышал ее разговор с маркизом, она не стала. Преданность его была несомненна.

– Поехали! – приказала герцогиня. – Я дам все, что нужно, и ты можешь делать все, что посчитаешь необходимым.

В это время Арамис, сменив голубой с золотом плащ на неприметное одеяние, терпеливо ждал в кабинете и коротал время в компании с Эрминой и поставленной ею бутылочкой кларета.

Мария вбежала в кабинет и, не дав Арамису задать вопрос, быстро заговорила:

– Побег! Остается лишь побег, дорогой барон! И совершить его нужно с восходом солнца. Не думаю, что вам следует участвовать в этом рискованном деле. В случае неудачи вы подвергаете свою голову опасности…

И, ничего не утаивая, Мария рассказала ему обо всем, что произошло и как она рассчитывала избавить Габриэля от плахи. После чего представила Перана, передав тому исчезнувший в его широком кармане набитый золотыми монетами кошелек.

– Я готов рискнуть, – ответил мушкетер, – и буду не один, уверяю вас. Если наш друг попадет в Бастилию, то выбраться оттуда он сможет только на собственную казнь. Однако при нападении по пути к Гревской площади может случиться всякое, будет там и толпа, будут и люди Прево. Действуем сообща!

Времени оставалось немного, секретничали недолго и по существу. После чего мушкетер и Перан отправились по своим делам, а Мария принялась готовиться вместе с Эрминой, которая ни за что на свете не согласилась бы остаться в стороне.

Еще по многочисленным, разбросанным по всему Парижу монастырям перекликались петухи, а герцогиня, закутавшись в мужской плащ, уже выехала верхом на лошади. С ней же сзади на крупе сидела и Эрмина, переодетая крестьянкой: в плотной накидке, из-под которой виднелись нижние юбки и чепец. Они пересекли Новый мост и очутились на Левом берегу, затем поднялись к Пти Шателе и церкви Сен-Северин, в тени которой дожидался их переодетый крестьянином Перан. Он сидел на передке огромного воза с запряженной в него мощной лошадью и груженного на первый взгляд соломой, которая на самом деле укрывала большую кучу капусты. Ни слова не говоря, Эр-мина заняла место рядом с ним, после чего упряжка тронулась с места. На некотором отдалении за ней ехала Мария, по виду и одежде похожая то ли на молодого буржуа, то ли на нотариуса. Лошадь же была одной из самых быстрых в ее конюшне, послушная командам. Широкополая шляпа укрывала волосы, лицо для неузнаваемости было вымазано и имело странный бронзовый оттенок.

Так они пересекли остров Ситэ и мост Пон-о-Шанж, за которым находилась старая церквушка Сен-Лефруа и сводчатый проход под Гранд Шателе. Дальше по улице Сен-Дени они двинулись к площади л'Аппорт Пари, где раскинулся рынок под открытым небом. По прибытии на место они увидели, что многие из приехавших крестьян уже раскладывали свой товар. На площади было необычно людно.

– Все на местах, – шепнул герцогине подошедший Перан. – Вон ваш друг Арамис, а сейчас аббат, читает молитвенник возле Сент-Оппортюн, а неподалеку от него его огромный приятель Порто, переодетый грузчиком, он идет к нам помочь разгрузиться. Мы явились как раз вовремя: представление не заставит себя долго ждать.

И в самом деле, только часы на тюремной башне пробили семь раз, как из одного из дворов Шателе в сопровождении всего двух сержантов на лошадях выехала карета с зарешеченными окнами. В момент, когда карета и охрана выезжали на площадь, Перан свистнул, и тут же между лжегрузчиком и двумя крепкими с виду крестьянами завязалась потасовка. Ввязался в нее, разнимая спорщиков, и Перан, но, похоже, Порто это привело в ярость. Сняв с сиденья Эрмину, он перевернул повозку, и ее содержимое посыпалось под колеса казенной упряжки, застывшей при этом на месте. Пока смутьяны оттесняли эскорт, Арамис вышиб дверь, выволок из нее Мальвиля и заставил того взобраться на лошадь, с которой только что спрыгнула Мария. Почти одновременно с этим она подсадила Эрмину на Круп лошади.

– Оставьте ее, Габриэль! – шепнула она. – Эрмина знает, куда нужно ехать. Поспешите к заставе Сент-Антуан… И удачи! Вскоре я вас догоню.

Если не лицо, то голос ее он узнал и помчался во весь опор. После чего исчезли и один за другим зачинщики драки, позволив продолжить потасовку тем, кто бросился в нее, не раздумывая о причинах, как это случается у людей с горячей кровью. Повозка вновь была на колесах, и Мария забралась в нее в тот самый момент, когда Перан тронул коня, чтобы поскорее затеряться на улице Сен-Дени. Порто и Арамис на припрятанных возле Сент-Оппортюн лошадях ускакали в направлении Нового моста, по которому пролегал путь к казармам мушкетеров. Людям из Шателе, в том числе и находившимся в эскорте, больше ничего не оставалось, как только утихомирить сражающихся, надавав и тем, и другим затрещин. Несколько человек арестовали, но, поскольку вскоре стало очевидным, что никто из них не может сказать, с чего все началось, все были отпущены по домам. Что было несколько необычно для этого времени и правления короля Людовика XIII; имевшего склонность к дотошности и излишнему любопытству. Итак, маркиз де Шатонеф преотлично справился со своим поручением, и тем же вечером Мария отплатила ему за помощь со щедростью, показавшейся ему чуть ли не чрезмерной.

Сама она тоже получила при этом удовольствие, и оттого, что уж давно не занималась любовью, и оттого, что вновь пережила те же ощущения, что разбудил в ней неузнанный любовник в ту рождественскую ночь. И если маркиз, покинув ее, был в нее влюблен сильнее, чем раньше, то Мария призналась себе, что она именно в эту ночь влюбилась в маркиза. Чувство это было далеко от опустошающей страсти, испытанной ею к Холланду, которого никто не мог заслонить. Это чувство было более нежным, ровным и благодатным. Холланд обходился с ней как с пойманной добычей, Шатонеф – как с идолом, выискивая самые искусные ласки, умея приглушить свое собственное наслаждение, лишь бы смогла достичь услады его повелительница.

Оставшись вновь наедине с собой в блаженном изнеможении, Мария вспомнила, как разжигал он