тень, которую она заметила. Он оглядел гостей и их коней, вынул из кармана рубашки пачку сигарет «Эль-Торо», сунул сигарету в рот и начал рыться по карманам в поисках спичек.

— Buenas tardes,[332] — сказал Билли.

Мужчина кивнул.

— Вы что думали, цыганка споет вам оперу? — сказала женщина. — Цыганка! Ну конечно. Цыгане только и могут, что играть на гитарах и марафетить лошадей. Да еще плясать свои примитивные пляски.

Сидя в гамаке прямо, она подняла плечи и развела перед собой руками. После чего издала долгий пронзительный звук — не то чтобы крик боли, но что-то в этом роде. Кони шарахнулись и стали выгибать шеи, так что всадникам пришлось их развернуть, но и после этого они продолжали ежиться, переступать копытами и вращать глазами. На всех ближних полях крестьяне опять прекратили свою возню в бороздах.

— Вы поняли, что это было? — сказала она.

— Нет, мэм. Но это было здорово громко.

— Это был do agudo.[333] Вы думаете, какая-нибудь цыганка может взять такую ноту? Ага, хрипатая какая-нибудь цыганка!

— Н-ну, я не очень-то над этим задумывался.

— Покажите мне такую цыганку! — разошлась примадонна. — Хотела бы я взглянуть на такую цыганку.

— А кто марафетит лошадей?

— Цыгане, разумеется. Кто же еще-то? Марафетчики. Коновалы. Дантисты лошадиные.

Сняв шляпу, Билли вытер лоб рукавом; снова надел шляпу. Мужчина из кибитки уже спустился по крашеным деревянным ступенькам и сел на нижнюю, продолжая курить. Наклонился, щелкнул пальцами у морды пса. Пес попятился.

— А где все это произошло? Ну, в смысле, с мулом-то, — сказал Билли.

Она приподнялась и указала сложенным веером.

— На дороге, — сказала она. — Отсюда максимум метров сто. И как теперь двигаться дальше? Такой был мул! Обученный. С театральным опытом. Убит прямо в постромках пьяным идиотом.

Мужчина на ступеньках сделал последнюю глубокую затяжку и щелчком пустил окурком в пса.

— Передать им что-нибудь от вас, если мы их встретим? — спросил Билли.

— Скажите Хайме, что у нас все в порядке и чтобы он не торопился.

— А кто такой Хайме?

— Пунчинельо. Он у нас Пунчинельо.{64}

— Кто-кто, мэм?

— Payaso. Как это? Паяццо. Шут.

— А, клоун.

— Да, да, клоун.

— В вашей постановке.

— Разумеется.

— Но я же его не узнаю без боевой раскраски.

— ¿Mánde?[334]

— Как мне узнать его?

— Узнаете.

— Он что — всегда людей смешит?

— Он всегда заставляет людей делать то, что ему нужно. Иногда заставляет молоденьких девушек плакать, но это уже другая история.

— А почему он вас убивает?

Примадонна, расслабившись, прилегла. Но продолжала изучающе смотреть на него. Потом перевела взгляд на работающих в поле крестьян. Помедлив, обратилась к мужчине на ступеньках:

— ¿Díganos, Gaspar. Por qué me mata el Punchinello?[335]

Он посмотрел на нее снизу вверх. Окинул взглядом всадников.

— Te mata, — сказал он, — porque él sabe su secreto.[336]

— Paff, — сказала примадонна. — ¿No es porque le sé el suyo?[337]

— No.

— ¿A pesar de lo que piensa la gente?[338]

— A pesar de cualquier.[339]

— ¿Y qué es este secreto?[340]

Мужчина поднял ногу в сапоге, положил на колено и принялся изучать сапог. Сапог был черной кожи со шнуровкой сбоку, довольно редкого для этой страны фасона.

— El secreto, — сказал он, — es que en este mundo la mascara es la que es verdadera.[341]

— ¿Le entendió?[342] — сказала примадонна.

Билли сказал, что понимает. Спросил ее, разделяет ли она это мнение, но она лишь расслабленно помахала рукой.

— Так говорит arriero,[343] — сказала она. — ¿Quién sabe?[344]

— Он говорит, это был ваш секрет.

— Фи! У меня нет секрета. Во всяком случае, больше я такими вещами не интересуюсь. Очень надо. Чтобы тебя каждый божий день убивали. Это выматывает силы. Лишает способности соображать. Уж лучше сосредоточиться на вещах помельче.

— А я, вообще-то, подумал, что это он просто из ревности.

— Ну да. Конечно. Но даже и на ревность нужны силы. Ревновать в Дуранго, потом опять в Монклове, в Монтерее. Ревновать на жаре, под дождем и на холоде. Такая ревность исчерпает злобу тысячи сердец, не правда ли? По силам ли такое человеку? На мой взгляд, лучше бы заняться изучением какой-нибудь малости. А потом и покрупнее вещи последуют. На мелочах можно набить руку. Затраченные на них усилия вознаграждаются. Сначала поза, положение головы. Движение руки. В таких вещах арриеро всего лишь зритель. Он не может знать, что для человека в маске ничего не меняется. Актер изображает не то, что ему хочется, а только то, что велит ему этот мир. В маске или без маски — безразлично.

Она взяла театральный бинокль за ручку и стала обозревать окружающий мир. Дорогу. Длинные тени на ней.

— И куда же вы все втроем направляетесь? — спросила она.

— Мы сюда приехали искать лошадей, которых у нас украли.

— А кому они были вверены?

На это никто не ответил.

Она поглядела на Бойда. Раскрыла веер. На гармошке из рисовой бумаги был нарисован дракон с большими круглыми глазами. Сложила веер.

— И долго вы собираетесь искать ваших лошадей?

— Ну, столько, сколько потребуется.

— Podría ser un viaje largo.[345]

— Quizás.[346]

— В длинных путешествиях часто теряют себя.

— Что, мэм?

— Вы сами увидите. Даже родным братьям трудно в таких блужданиях оставаться вместе. А у дороги так и вообще свои законы, и не бывает, чтобы у двоих путников было одинаковое их понимание. Если им вообще удастся прийти к какому-то пониманию. Послушайте corridos[347] этой страны. Они многое вам скажут. Тогда вы и в собственной жизни кое-чему поймете цену. Ведь это, наверное, правда, что ничего не скроешь. Однако многие не желают видеть того, что лежит перед их глазами в ярком свете. Вы сами увидите. Форма колдобин — это и есть дорога. Другой дороги с теми же колдобинами нет, она только одна такая. И всякое странствие, на ней начатое, будет закончено. Найдутся лошади или не найдутся.

— Мы, пожалуй, лучше поедем, — сказал Билли.

— Andale pues,[348] — сказала примадонна. — Да пребудет с вами Господь.

— Если по дороге встречу вашего Пунчинельо, скажу ему, что вы его заждались.

— Фи, — сказала примадонна. — Не берите в голову.

— Adiós.[349]

— Adiós.

Билли окинул взглядом мужчину на ступеньках:

— Hasta luego.[350]

Мужчина кивнул.

— Adiós, — сказал он.

Еще раз Билли развернул коня. Оглянувшись, коснулся пальцем поля своей шляпы. Грациозным роняющим жестом примадонна раскрыла веер. Арриеро, который сидел упершись ладонями в колени, нагнулся и в последний раз попытался доплюнуть до пса, после чего вся тропа направилась через луг к дороге. Когда Билли в последний раз оглянулся на примадонну, та наблюдала за ними, подсматривая в свой