Когда караван кибиток с оперной труппой выезжал из асьенды, настала уже середина дня. Выехав из ворот, они спустились с холма, по мосту переехали реку и двинулись на юг по дороге на Мата-Ортис, Лас-Барас и Бабикору. В жестком свете полудня линялая позолота надписей, облупленная красная краска и выгоревшие на солнце пологи кибиток, казалось, несли печать распада того великолепия, что так пышно сияло весь прошлый вечер; повозки тарахтели и качались, уменьшаясь по мере удаления на юг, и это их растворение в жаре и безлюдье казалось чревато новым, более суровым испытанием. Свет божьего дня как будто отрезвлял, развеивая некие надежды. Как будто и сам свет, и окружающая местность, которую он делал видимой, были враждебны истинной цели отъезжающих. Билли наблюдал за ними со взлобка саванны южнее асьенды, где травы так и бурлили под порывами низового ветра. Череда кибиток медленно ползла среди тополей на дальней стороне реки, мелкие мулы едва тащили. Он наклонился, сплюнул и пустил коня вперед, прижав к его бокам пятки.

Под вечер он прошелся по пустым покоям старого residencia. В комнатах оказалась выдрана вся арматура, почти не оставалось даже паркета, не то что люстр. Топчась по комнатам, всюду бродили индюшки; перед ним, правда, расступались. Весь дом пропах сырой соломой, на потолках — пятна протечек, сырость расписала вспухшую и местами обвалившуюся штукатурку стен огромными бурыми самозародившимися картами словно бы древних королевств или каких-то исчезнувших миров. В углу гостиной лежали останки животного — высохшая шкурка и кости. Скорее всего, собаки. Билли вышел во внутренний двор. Сквозь штукатурку ограждающих стен проглядывали стыки саманных блоков. В середине пустого пространства — каменная кладка: колодец. Где-то ударили в колокол.

Вечером мужчины курили и разговаривали, мелкими группками перемещаясь от костра к костру. Хозяйка Муньос принесла Билли его сапог, при свете костра он осмотрел его. Длинный прорез голенища был починен с помощью шила и шнурка. Поблагодарив, он обулся. Став коленями на утоптанную землю, хозяйка Муньос склонилась над углями и голыми руками принялась переворачивать тортильи на раскаленном железном комале, оставляя на нем похожие на счетные отметины или отпечатки пальцев краешки пресного теста, иногда черные, если ими успело полакомиться пламя, то и дело вспыхивающее на углях. Несчетно повторяемый бесконечный ритуал: великое воспроизводство мирских облаток, чтимых мексиканцами. Девушка помогла хозяйке приготовить еду, и лишь после того, как мужчины поели, она подошла, молча села рядом с Бойдом и начала есть. Бойд, казалось, не обращал на нее внимания. Но по тому, как она подняла глаза и посмотрела на Билли через костер, когда он сказал Бойду, что через два дня они отсюда уходят, он понял, что Бойд ей многое рассказал.

Весь следующий день она работала в поле, а вечером вошла за занавеску с полотенцем и тазом и стала мыться, после чего сидела на завалинке, смотрела, как на глиняной плешке между жилыми зданиями мальчишки играют в мяч. Когда во двор на коне въехал Билли, она встала, подошла, взяла поводья и спросила его, нельзя ли ей поехать с ними.

Он спешился, снял шляпу, пригладил растопыренными пальцами потные волосы, снова надел шляпу и поднял взгляд на нее.

— Нет, — сказал он.

Она стояла, держала коня. Отвернулась. Ее темные глаза наполнились слезами. Он спросил ее, почему она хочет ехать с ними, но она лишь тряхнула головой. Он спросил, может быть, она чего-нибудь боится, может быть, ей здесь есть чего опасаться? Она не ответила. Спросил, сколько ей лет, она сказала, четырнадцать. Кивнул. Пнул каблуком гребень засохшей грязи под ногами. Поднял взгляд на нее.

— Alguen le busca,[321] — сказал он.

Она не ответила.

— ¿No se puede quedar aquí?[322]

Она покачала головой. Сказала, да, здесь оставаться она не может. И что ей вообще идти некуда.

Он бросил взгляд через двор, залитый мирным вечерним светом. И сказал, что ему тоже идти некуда, так какой же прок с него может быть ей, но она лишь покачала головой и сказала, что пойдет с ними и, куда бы они ни шли, ей все равно.

На рассвете следующего дня, пока он седлал коня, из домов выходили работники с дарами. Несли тортильи и перцы, carne seca[323] и живых кур, цельные головы сыра и многое другое, пока провизии не оказалось столько, что просто не увезти. Хозяйка Муньос сунула Билли нечто и сразу отошла, и это нечто оказалось горстью монет, увязанных в уголок тряпицы. Он попытался отдать узелок ей обратно, но она отвернулась и без слов удалилась в дом. Когда выезжали со двора, девушка ехала вместе с Бойдом на его непоседланном коне, обхватив его обеими руками вокруг пояса.

Все утро они ехали на юг, лишь в полдень остановились подкрепиться. Наелись дареного провианта до отвала и спали под деревьями. В тот же день попозже в нескольких милях южнее Лас-Бараса, на дороге от Лас-Бараса на Мадейру, они попали в такое место, где кони вдруг заартачились и, храпя, встали посреди дороги.

— Глянь туда, — сказал Бойд.

На цветущем лугу в отдалении от дороги стояла лагерем оперная труппа. Между кибитками, поставленными бок о бок, для создания тени был натянут брезент, а под ним огромный холщовый гамак и столик с чайником и чашкой, и в получившемся укрытии, с японским веером в руке, расслабленно отдыхала примадонна. Из отворенной двери одной из кибиток слышались звуки виктролы,{62} а подальше, в поле за луговиной, на которой располагалась стоянка актеров, многочисленные крестьяне, уперев в землю свои орудия, со шляпами в руках слушали музыку.

Она услышала на дороге лошадей, села в своем гамаке и приставила руку к глазам, защищая их от солнца, хотя солнце было у нее сзади, а под брезентом она и без того была в тени.

— Похоже, они встали табором, как цыгане, — сказал Билли.

— Так они и есть цыгане.

— Кто сказал?

— Да все.

Уши коня описали четверть круга, повернувшись на источник музыки.

— Похоже, у них что-то случилось.

— Почему ты так решил?

— Иначе бы они уже уехали гораздо дальше.

— Да, может, они просто решили здесь остановиться.

— Чего ради? Здесь же ничего нет.

Билли наклонился и сплюнул:

— И что? Думаешь, она тут одна?

— Откуда я знаю.

— А на коней-то что вдруг нашло?

— Понятия не имею.

— Смотри, она нас в бинокль разглядывает.

Примадонна нашарила на столике театральный бинокль с ручкой и, поднеся к глазам, направила его в сторону дороги.

— Слезаем?

— Ну давай.

Они взяли коней под