Тем временем обвинители усиливали давление на Princeton-Newport. Бэрд сообщил фирме, что прокуратура готова ходатайствовать перед большим жюри о предъявлении ей обвинения на основании RICO. Этот закон впервые собирались применить против должностных лиц фирмы, занимающейся ценными бумагами.

RICO был самым грозным оружием, которое государственное обвинение могло пустить в ход в этом деле. Принятый в 1970 году для борьбы с организованной преступностью и подпольной торговлей наркотиками, закон гласит, что любого человека или организацию, совершивших одно или ряд связанных тяжких уголовных преступлений, подпадающих под категорию «организованная преступная деятельность», можно привлечь к уголовной ответственности по соответствующему обвинению. Закон предусматривает суровые наказания, включая тюремное заключение сроком до 20 лет и конфискацию имущества и доходов, полученных незаконным путем. RICO имеет аналог в гражданском законодательстве, позволяющий частным лицам предъявлять иск о возмещении убытков в тройном размере.

Несмотря на возможные катастрофические последствия для Princeton-Newport, угроза предъявления обвинения на основании RICO на потенциальных обвиняемых практически не подействовала. Компания была лишь оболочкой, одной из многочисленных взаимозависимых организаций; ее активы можно было просто перевести, и Princeton-Newport прекратила бы свое существование. Джеймс Риган по-прежнему вел себя вызывающе; его адвокат Теодор Уэллс настаивал на невиновности своего клиента и его решимости бороться с государственным обвинением и охарактеризовал сообщение о возможном применении RICO как «запугивание». «Представляется очевидным, что мистера Ригана используют как пешку в шахматной партии, разыгрываемой с гораздо более серьезным противником», – заметил он.

В этом отношении Уэллс был прав. Хотя давление оказывалось непосредственно на Ригана и Princeton-Newport, угроза предъявления обвинения на основании RICO была адресована главным образом Drexel. Если уж такая небольшая фирма, как Princeton-Newport, столкнулась с возможностью применения RICO, то Drexel с ее гораздо бóльшим объемом подозрительных сделок была еще более уязвимой.

Последние попытки достичь урегулирования оказались безрезультатными. 4 августа большое жюри вынесло вердикт о предании Лайзы Джонс суду по обвинению в лжесвидетельстве; Ригану, Зарзеки, другим начальникам Princeton-Newport и Ньюбергу из Drexel было предъявлено обвинение в организованной уголовной деятельности. Первые обвинительные акты в длившемся два с половиной года правительственном расследовании были наконец вынесены: в войне, обещавшей стать затяжной, прозвучали первые выстрелы.

* * *

Бдительных наблюдателей из окружения Милкена сразу же встревожил тот факт, что среди обвиняемых по делу Princeton-Newport нет одного человека – Кэри Молташа.

Молташ, как и Ньюберг, «засветился» на пленках. В связи с этим он решительно заявил, что привлекать его не за что, ибо он всего лишь временно заменял Ньюберга в тот день, когда были записаны звонки; но никто не думал, что обвинители сочтут это убедительным. И действительно, всего за день до решения большого жюри Молташа известили, что он попал в число обвиняемых.

Это означало, что ему грозит обвинение по двум пунктам: в подпольных сделках с Princeton-Newport и в махинациях с Милкеном и Боски. Молташ, которого обвинители не зря считали одним из самых нестойких людей в окружении Милкена, уже колебался. Ранее в том году он явился в офис вашингтонского адвоката Рейда Уэйнгартена и изъявил желание нанять его вместо Чарльза Стилмена – адвоката, приглашенного им по совету команды защиты Милкена. Молташ выразил обеспокоенность тем, что Стилмен слишком близок к Милкену. Уэйнгартен попытался его отговорить. Он сказал, что знает Стилмена как выдающегося юриста, однако Молташ упорно стоял на своем: «Мне нужен независимый адвокат».

Уэйнгартен принял дело и был почти сразу же поражен надменностью адвокатов Милкена. Вскоре он начал переговоры с федеральной прокуратурой, но без особого успеха. Джулиани хотел, чтобы Молташ признал себя виновным в двух преступлениях. Тем не менее диалог оказался конструктивным. Накануне вынесения обвинительного акта по делу Princeton-Newport Уэйнгартену удалось убедить сотрудников прокуратуры отложить предъявление обвинения Молташу. Тот выражал готовность сотрудничать. Пойдя навстречу Молташу, обвинители могли оценить степень оказываемого им содействия и решить, нужно ли им признание вины. Подобная договоренность была в свое время достигнута с адвокатом Мурадяна. Отчасти из-за того, что обвинители доверяли Уэйнгартену, они решили уступить.

В августе Молташ начал, хотя и без энтузиазма, давать показания. Он описал свою роль в выплате 5,3 млн. долларов, подтвердил изложенную Боски версию платежа и рассказал о том, как его вызвали в Беверли-Хиллз, и о своей встрече с Милкеном. Он, помимо того, дал следователям ценную информацию о Тёрнере – бухгалтере, который тоже работал над учетными записями Милкена по пресловутому платежу, что позволило обвинению получить от этого неподатливого свидетеля дополнительные показания.

По настоянию Уэйнгартена Молташ решил без лишнего шума уволиться из Drexel. Он горько сетовал на то, что ему придется отказаться по меньшей мере от 2 млн. долларов премиальных, но все же пошел к Джозефу и объявил о своем решении. О его мотивах он высказался уклончиво. Не упоминая ни о каком соглашении с прокуратурой, он говорил о своих обязательствах перед семьей, женой… Джозеф слушал его вполуха. После аналогичных излияний Ливайна и Сигела все это звучало до боли знакомо. Как только Молташ ушел, Джозеф позвонил Кёрнину в Cahill Gordon. «Молташ заключает сделку», – сказал он.

* * *

Возясь с ключами и багажом у парадной двери своего дома в Беверли-Хиллз, Джим Дал услышал телефонный звонок. Стояло начало сентября 1988 года, и Дал был более загорелым и светловолосым, чем обычно, чувствуя себя вновь полным сил после ежегодного отпуска у моря рядом с Джэксонвиллом, Флорида, неподалеку от его родного города. Когда Дал вошел в дом, телефон еще звонил, и он взял трубку.

Это был Боб Литт, его адвокат из Williams & Connolly, и от хорошего настроения Дала не осталось и следа. «Не знаю, как вы на это отреагируете, – сказал Литт, – но вам пришла повестка о привлечении к уголовной ответственности. Я шокирован».

Дал был более чем шокирован. Ранее Литт и другие адвокаты из Williams & Connolly проверили все проведенные Далом сделки и пришли к выводу, что ему не о чем волноваться. Дала неоднократно уверяли, что объектом расследования является не он, а Милкен. Литт и Уильямс предупреждали его, что настанет день, когда обвинение попытается вынудить у него признание, но он никак не ожидал привлечения к суду.

Данная перспектива была устрашающей. На самом деле Далу было о чем волноваться. В конце каждого года он по указанию Милкена парковал пакеты акций друга и клиента Милкена Тома Спигела из Columbia Savings, позволяя тому уводить огромные суммы из-под налогообложения. Спигел был одним из крупнейших «порабощенных» клиентов Милкена и покупателей бросовых облигаций. Дал делал это без особых раздумий и не пытался скрывать сделки от сослуживцев. Он держал на письменном столе гроссбух, куда вносил данные о припаркованных позициях Columbia. Теперь этот гроссбух охватывал пять лет нелегальной торговли, являясь ее документальным подтверждением. По всей вероятности, другие сотрудники калифорнийского офиса Drexel знали, чем он занимался в тот период.