— в XII в., но вряд ли они построили этот рассказ, основываясь только на русском летописном предании об испытании вер Владимиром. Очевидно, несмотря на хронологическое противоречие (в 300-м году гиджры Владимира еще не было), до Марвази, источника Аль-Ауфи, дошли два сообщения: о принятии какими-то русами мусульманства и о посольстве Владимира в Хорезм с целью «испытания веры», которые он и слил воедино. Я не считаю возможным отрицать дипломатические связи Владимира с мусульманским Востоком, носящие характер «испытания веры», но очевидно одно — с Востоком Владимиру было не по пути. И не потому, что Восток смотрел на Русь как на враждебную силу. Дело заключалось в том, что Русь гораздо раньше обернулась лицом на юг и на юго-запад, с которыми ее связывали традиции, идущие еще от антично-скифского мира, традиции, вылившиеся уже во времена Киевской Руси в русско-византийские связи.

Гораздо теснее были связи Руси с западнохристианским миром.

По различным каналам текло и распространялось на Руси христианство.

Шло оно из Хазарии, где русские сталкивались с христианами, ездившими в Киев и поселявшимися на Руси. Шло из Болгарии, и это болгарское влияние в раннем христианстве на Руси имело большое значение. Шло оно, конечно, и из Византии, и это был главный, столбовой путь христианизации Руси. Но был еще и четвертый путь проникновения христианства на Русь. Я имею в виду путь западный.

Мы не знаем, кем и как была крещена Ольга и не является ли ее крещение делом рук христианина-варяга, принесшего свою христианскую веру на Русь из Скандинавии, обращенной в христианство еще в IX в. святым Ансгаром, и не поэтому ли умалчивает Константин Багрянородный о христианстве своей владетельной гостьи. Среди киевских варягов-христиан, а «мнози бо беша Варязи хрестьяни», были и крещенные в Византии по восточному, греческому обряду, подобно знаменитому герою поэзии скандинавских скальдов Олафу Тригвассону, и те, кто явился на Русь уже христианином, приняв крещение в Скандинавии. Отсутствие в то время резкого различия и острого антагонизма между обеими христианскими церквями, западной и восточной, способствовало тому, что на Руси и те и другие были христианами, христианами вообще, и русские христиане слабо разбирались в тонкостях религиозных различий и внутрицерковной борьбе, тем более что ее разгар — дело будущего и падает на XI столетие.

Лишь позднее «вера варяжская» станет синонимом «веры латинской», как все греческое получит наименование «корсунского» и в этом своем названии станет, в свою очередь, синонимом всего пышного, великолепного, изящного, дорого, искусного.

Этим и объясняются следы западного, католического, влияния на Руси, появление, правда позднее, в XI–XII вв., в русских молитвах имен святых Канута, Олафа, Албана, западнославянских Войтеха и Людмилы, появление мощей святого Климента в Киеве, полученных у папы, праздника перенесения мощей Николая Чудотворца в Бари (9 мая), не отмечаемого восточнохристианской церковью.

Все это является следом тех связей между христианами Руси и западнохристианской церковью, которые намечаются еще в X в. и которые, по свидетельству Козьмы Пражского, заставили папу Иоанна XIII дать грамоту чешскому королю Болеславу II и разрешить ему открыть епископию и учредить монастырь, относительно которого предписывалось: «verum tamen non secundum ritus aut sectam Bulgariae gentis, vel Ruziae aut Slavonicae linguae sed magis sequens instituta et decreta apostolica»[637].

Этим же объясняются посольства к папе и императору и обратные посольства на Русь от папы и императора при Ольге, Ярополке и, наконец, при Владимире.

Западная и восточная, православная, церкви боролись между собой за влияние на Русь, и это была не просто борьба церковников. Нет, речь шла о борьбе за политическое влияние, и за спиной византийского императора стоял патриарх так же точно, как за спиной германского императора стоял римский папа. Борьба за политическое влияние вылилась в борьбу за церковное, религиозное влияние.

И нельзя думать, что западнохристианская церковь без боя сдалась восточной, православной, несомненно гораздо более тесно связанной с Русью, чем западная.

Поэтому я считаю возможным говорить о том, что в книжно-легендарном рассказе об испытании Владимиром веры, явно заимствованном, но обработанном и дополненном в народном творчестве, отразились обрывки воспоминаний о реальных исторических событиях, ярко проявляющих Русь на перепутье, ее искания, ее борьбу за самостоятельность и борьбу нескольких центров цивилизации и религии за влияние на Русь, и согласиться с А.Е. Пресняковым, утверждающим, что «при международных сношениях Руси как отдельные факты разноверного миссионерства, так и народные рассказы на эту тему могли лечь в основу той эпически обобщенной формулы, какую с литературной точки зрения представляют летописные рассказы о беседах Владимира с представителями разных религий и о его посольствах для «"испытания веры" в разные страны»[638]. Проникновение христианства на Русь, обращение в христианство еще в IX в. части дружинников-русов, а может быть и купцов, появление христианской церкви в самом Киеве, частые встречи с христианами в Крыму и Хазарии, в Византии и Болгарии, поездки христианских проповедников и христианских послов на Русь из Византии, Скандинавии, Германии, от римского папы и т. д., поселение христиан на Руси, проникновение христианства в среду господствующих, правящих на Руси группировок, дружинной и купеческой, крещение самого князя, короче говоря, все это христианство на Руси до Владимира подготавливало крещение Руси при Владимире[639].

Так распространялось на Руси христианство, так перекрещивалось влияние Западной и Восточной христианских церквей, но все эти влияния не смогли бы привести к превращению христианства в господствующую религию, если бы сама Русь своим внутренним развитием не была подготовлена к принятию христианства и не нуждалась бы в этом.

Этим только и можно объяснить, что христианство, известное на Руси с IX в., не смогло ранее пустить корни глубоко в русскую почву и дело ограничивалось варягами-христианами, русскими христианами, крещением Ольги, церковью святого Ильи, присягой в церкви некоторой части киевских дружинников. Был и Святослав, боявшийся, что если он примет христианство, то его засмеет дружина, были и «кияне», принесшие в жертву варягов-мучеников, христиан, был и Владимир, верный язычеству в первые годы своего княжения и пытавшийся реформой спасти его от верной гибели. Было еще много такого, что мешало христианству утвердиться на Руси. Но оно утвердилось, и при этом в годы княжения того самого Владимира, который, как ревностный язычник, так недавно еще насаждал культ Перуна и вводил свой пантеон богов. Утвердилось и распространилось прежде всего не среди «простой», а среди «нарочитой чади», среди социальной верхушки древнерусского общества, разных княжих «мужей» и бояр, гостей и гриди, «старцев градских» и «лучших мужей», так как оно было призвано освятить их права, их господство, вводимые ими порядки, создаваемое ими государство. А