и легко захватывает их в свои руки». А Зонара, повествуя о разгроме войск Варды Фоки под Хризополем, добавляет: «Когда Дельфина расположился лагерем против Хризополя, император напал на них с русским народом, потому что он, устроив родственный союз с князем их Владимиром через сестру свою, Анну, получил оттуда вспомогательный военный отряд[642].

Первая крупная битва с мятежными войсками Варды Фоки была выиграна только благодаря помощи русского отряда, посланного в Византию Владимиром.

Мы можем вслед за В.Г. Васильевским проследить дальнейший путь этого отряда, очевидно, непрерывно пополняемого вследствие убыли новыми русскими воинами. Шеститысячный отряд русских воинов стал как бы частью византийского войска. Людской состав его менялся, одни умирали, другие погибали в бою. Откуда черпались новые воины, мы не знаем, но можем предположить, что они приходили из Руси, вербуемые там греками, причем в их рядах были и русские — славяне, и русские скандинавского происхождения, но жившие на Руси, т. е. и те, кто с изначала именовались в Византии варягами, и норманские искатели славы и добычи, становившиеся варягами в Византии, вроде знаменитого первого варяга в Миклагарде Болле Болессона, его современников Колснегга и Грисса Сэмингсона и овеянного дымкой легенды, воспетого в сагах Гаральда Гардрада, зятя Ярослава Мудрого. Но эта варяжская, норманская струя появится лишь позднее, в первой четверти и в 30-х годах XI в. Воины русского отряда со своими типичными для них боевыми топорами — секирами (недаром их часто называют «секироносными варварами») и мечами, копьями и щитами выступали в роли дворцовой стражи императора, его телохранителей. Мы видим их в 999 г. в городе Химсе, в Северной Сирии, сжигающими собор Святого Константина, в 1000 г. в Таронском округе (между Диарбекиром и Эрзерумом) в составе византийского войска. И сообщающий об их встречах с грузинами Асохик (Степанос Таронский) говорит, что «народа Рузов» «было 6.000 человек пеших, вооруженных копьями и щитами, которых просил царь Василий у царя Рузов в то время, когда он выдал сестру замуж за последнего. В это же самое время Рузы уверовали в Христа». «Западными воинами» называет этот русский отряд и продолжатель Асохика Аристакес Ластивертский, говорящий о схватке русских с грузинами в 1000 г., не войне, а именно схватке, драке воинов двух союзных войск, русских и грузин.

Там же, в Малой Азии, мы встречаем русский отряд в битве с грузинами 11 сентября 1022 г. при Шегфе у Эрзерума, в 1031 и 1033 гг., когда они берут крепость Пергри, в 1047 г. в Грузии в качестве союзников Баграда. Они сражаются в византийских войсках в Южной Италии при Каннах в 1019 г., отбивая яростные атаки французских норманнов. Их снова находим в Италии в 1025 и 1038–1042 гг., когда они сражаются в Апулии и Сицилии. В эти годы в отряде русских воинов сражается знаменитый викинг Гаральд Гардрад, будущий норвежский король и муж Елизаветы Ярославны, герой скандинавских саг.

В 1016 г. они дерутся с болгарами в Пелагонии, участвуют в дворцовом перевороте в Византии в 1042 г., по свидетельству Льва Остийского, правда нуждающемуся в серьезной критике; сражаются у города Бари, в Калабрии и Апулии в 1009 (или 1010) г., а в 1047 г. снова воюют в Южной Италии, тогда как другая часть русского отряда в это время пребывала в Грузии[643].

Отсюда, из походов в Италию, быть может, занесен был на Русь праздник перенесения мощей Николая Чудотворца в город Бари (9 мая), под стенами которого сражались русские воины византийской службы, возвращавшиеся к себе, на Русь. Здесь в совместной службе, в сражениях плечом к плечу варяги-норманны сталкивались с варягами-русскими, славянами, и этим только можно объяснить наличие в поэзии скальдов, в скандинавских сагах слов, которые явно заимствованы у русских, служивших вместе с норманнами в Византии. Так, например, саги называют Георгия Маниака «Гиргир», т. е. Гюрги, по-русски, а дворец императора именуют — «polotur» (палаты), т. е. тоже по-русски.

С середины XI в. значение русского отряда падает, но участие его в византийских делах В.Г. Васильевский прослеживает и позднее.

Вернемся к событиям, связанным с крещением Руси.

Прежде всего о крещении самого Владимира. Летописец как-то сознательно умалчивает о месте и времени крещения Владимира. Приводя «Корсунскую легенду» о крещении Владимира в Корсуне, «Повесть временных лет» в то же самое время говорит и о других версиях о крещении князя, но как-то скупо, неохотно, как бы боясь сохранить потомству то, что было известно ее составителям, как бы боясь войти в противоречие с официальной версией о принятии Владимиром христианства.

«Се же, не сведуще право, глаголють, яко крестился есть в Киеве, инии же реша: в Василеви; друзии же инако скажють»[644]. Древнейшие памятники — «Слово о законе и благодати и похвала кагану нашему Владимиру» митрополита Иллариона, «Память и Похвала» Владимиру Иакова Мниха — ничего не знают о крещении Владимира в Херсонесе, а «Память и Похвала», состав и содержание которой, а равно и хронологическая канва, свидетельствуют о ее древнем происхождении, о том, что в ее основу были положены какие-то древнейшие, не дошедшие до нас записи, говорит только о том, что «на другое лето по крещении к порогам ходи, на третье лето Корсунь город взя»[645].

Так же точно сбивчивы и сообщения о месте крещения киевлян. Летопись называет Днепр, «Обычное Житие» Владимира — приток Днепра Почайну.

Совершенно очевидно, что там, где создавалась официальная версия о крещении Владимира и киевлян, а создавалась она во второй половине XI в. греческими корсунскими священниками Десятинной церкви в Киеве, версия, отразившаяся в знаменитой «Корсунской легенде», попавшей в «Повесть временных лет», стремились во что бы то ни стало задушить древнюю традицию, связывающую крещение Владимира с Киевом, и создать версию о крещении Владимира в Корсуне.

Версия эта должна была служить прославлению Византии на Руси, подчеркнуть ее значение в жизни и деятельности Владимира, в деле крещения Руси.

И особенно ярко проявляется она во времена Ярослава, когда центром церкви, культа и «книжности» становится киевская София, оплот греческого духовенства, когда резко меняются, как это мы увидим ниже, сам характер христианства и само представление «новых людей» — христиан о своей религии. В этой связи меняется, вернее сказать, создается определенное представление и дается определенная, и как это мы увидим, тенденциозная оценка деятельности Владимира-христианина, когда одни ее особенности старательно замалчиваются, другие, наоборот, выпячиваются, обрастают домыслом и создаются легендарные версии, политическая направленность которых не вызывает никаких сомнений.

Отношение Владимира к греческому духовенству, которое Титмар Мерзебургский характеризует как далеко не доброжелательное, своеобразное понимание им христианской обрядности и догмы, противоречащее греческому аскетизму, религиозный