Стоило завести речь о евреях, как тут же вспоминались масоны. И дело Распутина – не исключение. Среди первых, кто связал Распутина с масонами, был Михаил Родзянко. В мемуарах он рассказывает, что, готовя доклад царю о Распутине, он наткнулся на статью из иностранной газеты, в которой говорилось, что на международном конгрессе масонов в Брюсселе в 1909 или 1910 году (точно он не был уверен) Распутина избрали как идеальный инструмент для проведения «лозунгов партии» в России, чтобы дестабилизировать и погубить династию не более чем за два года19. История Родзянко перекликается со статьей, опубликованной 6 марта 1912 года в газете «Голос Москвы». В статье утверждалось, что Распутин отправился в Брюссель на встречу с «некой известной титулованной личностью», которая собирается использовать его для борьбы против России20. Родзянко был прав: в 1910 году в Брюсселе действительно проходил международный съезд масонов, но такие же съезды проходили в 1894 году в Антверпене, в 1900 году в Париже, а в 1902 году в Женеве, и ни на одном из них имя Распутина даже не упоминалось. Впрочем, для сторонников теории тайной руки как движущей силы истории это не имело никакого значения21.

Современные историки-националисты имеют слегка измененное представление о масонском заговоре. Они считают, что российские масоны создали миф о Распутине – алкоголике, распутнике, хлысте, предателе, поскольку такой миф являлся самым эффективным средством в борьбе с существующим режимом. Лидерами этого заговора были либеральные депутаты Думы, лидер партии кадетов, Павел Милюков, и лидер центристской партии октябристов, Александр Гучков22. Эти аргументы имеют целый ряд серьезных недостатков. Ни Милюков, ни Гучков не были масонами. Первые нападки на Распутина исходили не от левых, а от правых. Более того, правые никогда не переставали нападать на Распутина и буквально соревновались с либералами и крайне левыми в том, кто нанесет самый губительный удар23. Правые считали подобные действия необходимыми для спасения России путем спасения монархии. Левые же стремились спасти Россию иначе – либо путем реформирования монархии, либо путем ее свержения. И левые и правые усердно трудились над созданием мифа о Распутине. Распутин, сам не желая того, объединил против себя всю Россию – но не только против себя, а и против существующего режима.

Его критики проецировали на его образ образы своих врагов. В июле 1914 года тифлисская «Новая Рабочая Газета» назвала Распутина символом реакции: «За ним скрывались те тайные силы, которые у нас, при отсутствии настоящей европейской свободы, при отсутствии настоящей конституции невидимо ведут свою работу, невидимо направляют правительство и министров, сменяют и заменяют их другими, готовят стране те или другие реакционные сюрпризы»24. Немецкая газета «Фольксфройнд» (Volksfreund) тем летом писала, что Распутин – орудие Церкви, что он сотрудничает с небольшой, но очень влиятельной группой консерваторов, а польская газета «Курьер Познаньский» (Kurjer Poznanski) утверждала, что он является членом тайного общества «старцев-чудотворцев», власть которого распространяется на всю Российскую империю25. Ленин считал, что Распутин вместе с Николаем заключил союз с английскими и французскими миллиардерами, а Сергей Мельгунов не сомневался, что Распутина вслепую использует группа придворных фаворитов и придворных, преследующих личные цели26. Лили Ден писала, что Распутин был орудием в руках революционеров. Поначалу они хотели использовать Иоанна Кронштадтского, но он умер, и тогда они обратились к Распутину. Хозяйкой его, по утверждению Лили Ден, была Акилина Лаптинская, которая под видом домохозяйки тайно сотрудничала с революционерами и искусно манипулировала Распутиным27. Британский журналист Роберт Уилтон называл Распутина агентом Фердинанда Болгарского28. Алексей Хвостов же считал, что он – орудие графа Сергея Витте29.

Самые странные идеи бродили в голове Феликса Юсупова. В мемуарах он писал, что Распутин был орудием группы «зеленых», которые управляли им со стороны (судя по всему, из Швеции), и он даже не понимал, кто они такие и как именно они его используют. Как им удалось обрести такой невероятный контроль над разумом человека, Юсупов не объяснял, но утверждал, что прекрасно понимал их главную цель – использовать Распутина для того, чтобы убедить Николая заключить сепаратный мир с Германией. Юсупов утверждал, что в конце 1916 года видел в квартире Распутина четырех людей «характерной еврейской внешности» и еще трех таких же возле дома – не «зеленые» ли они, подумал он. Следователь Николай Соколов также упоминал о неких таинственных «зеленых» людях. Он писал, что центр этой группы находился в Стокгольме, и они использовали Распутина для управления действиями правительства.

Юсупов и Соколов хотели сказать, что Распутина использовали германские агенты30. В то время эта точка зрения была очень распространена. В это верили Алексей Хвостов и другие государственные чиновники. Квартиру Распутина на Гороховой считали местом, где шпионы собирают информацию для передачи в Германию31. Одним из самых подозрительных людей, часто бывавших на Гороховой, был Артур Гюллинг. Сорокалетний Гюллинг, сын финского сенатора, познакомился с Распутиным в июле 1916 года и регулярно встречался с ним до самой смерти. Точный характер их отношений нам неясен, хотя не вызывает сомнений то, что Гюллинг пытался использовать Распутина для заключения выгодных сделок, в частности для продажи кораблей, за что Распутин мог получить комиссионные в размере миллиона рублей. Охранка подозревала Гюллинга в шпионаже: в его квартире в доме 54 на Фонтанке жили и собирались офицеры русской армии; он утверждал, что имеет состояние в 600 тысяч финских марок, из которых он спокойно может платить 600 рублей в месяц за аренду квартиры и 300 рублей в месяц своему личному секретарю, Леонтию Воронину, который являлся главным политическим репортером консервативно-православной газеты Скворцова «Колокол». Он сообщил охранке, что вложил деньги в ряд предприятий, но ни одно не принесло ему дохода. Но у охранки имелись сомнения. В записной книжке Воронина они обнаружили ряд имен лиц, уже заподозренных в шпионаже. Более того, Воронин был женат на австрийской гражданке. А Гюллинг, по словам Воронина, был родственником шведского министра иностранных дел Кнута Валленберга32.

Вечером 1 января 1917 года петроградская охранка арестовала Гюллинга и еще шесть человек, среди которых были бывший жених Матрены Распутиной Пхакадзе, князь Нестор Эристов и Воронин. Охранка полагала, что эти люди готовились устроить некую «демонстрацию» на похоронах Распутина. Воронин сообщил, что его хозяин Гюллинг встречался с Распутиным только для того, чтобы направить его действия «на добрые дела», а встречи в квартире Гюллинга носили чисто светский характер – и ничего более. Воронин утверждал, что ничего незаконного и предательского в деятельности Гюллинга и его отношениях с Распутиным не было. Главной целью Гюллинга, по словам Воронина, было создание антигерманской коалиции скандинавских стран. Воронина и Гюллинга продержали два дня и отпустили. Никаких доказательств шпионажа в пользу Германии найти не удалось33.

Затем было странное дело Чарльза Перрена. Никто не знает, кем он был на самом деле. Он прибыл в Петроград до войны с американским паспортом и назвался врачом. На страницах местных газет он рекламировал свои таланты гипнотизера, медиума и предсказателя судьбы. Демонстрации он устраивал в дворцовом театре. Перрен подружился с Распутиным, надеясь с его помощью установить связи с видными государственными чиновниками, что ему и удалось. Особенно тесными были его отношения с последним министром внутренних дел Александром Протопоповым. Русская контрразведка обратила внимание на Перрена во время войны. Выяснилось, что на самом деле зовут его не Чарльзом, а Карлом, что он не американец, а австриец. 4 июля 1916 года Перрена выслали из России по подозрению в шпионаже в пользу врага. Он обосновался в Стокгольме. После убийства Распутина Протопопов пытался вернуть Перрена в Петроград, чтобы воспользоваться его мистическими силами. По крайней мере, так утверждали, но последний начальник царской полиции, Алексей Васильев, заявил Комиссии, что Перрен дважды писал Протопопову с просьбой вернуться в Россию, но Протопопов вежливо ему отказал34.