– Вырожденцы ковнянские, – презрительно бросил Тразоне.

– Может, и так, – ответил Теальдо, – а может, и нет. Радоваться, что жив остался, вроде бы еще не преступление.

– Может, ты и прав, – отозвался Тразоне без особой уверенности. – Но ты, приятель, добрей меня выходишь, вот что.

Теальдо только плечами пожал. Затевать спор из-за елгаванцев казалось ему глупым, но в собственной правоте рядовой оставался убежден. Будь он елгаванским солдатом – особенно к востоку от гор, где никто не ожидал боев, – Теальдо, хотя и не вырожденец, сам радовался бы, что сохранил шкуру в целости.

Ближе к вечеру пара слишком упорных елгаванцев открыла огонь по Теальдо и его товарищам с заброшенного поля. Галафроне спустил на них всю роту, сказав только:

– Вы знаете что делать, парни. Взять их!

И альгарвейцы взяли – методично, словно траншею копали. Золотоволосые оказались славными солдатами, и противникам их пришлось потрудиться. Но двое против роты не продержатся долго, даже если укрытие у них хорошее. Один из елгаванцев погиб страшной смертью – луч ударил его под ребра, пока солдат палил в надвигающихся альгарвейцев. Второй бросил жезл, поняв, что ему не уйти, и поднялся, вскинув руки.

– Ладно, парни, – с улыбкой крикнул он на хорошем альгарвейском, – вы меня прижали.

В лагерь для военнопленных он не попал.

– С нами в такие игры не играют, – прорычал Тразоне, пробираясь сквозь кустарник обратно к дороге.

– Играть-то можно, – отозвался Теальдо, – только выиграть нельзя. Не в мяч и не в шашки играем – голова в закладе. Если кости скверно лягут, так просто из игры не выйдешь.

– Силами горними клянусь, ты прав, – согласился Тразоне. – Если кто возьмется палить в меня или в наших ребят – поплатится.

– Вся страна поплатится, – закончил Теальдо.

Приятель его кивнул, потом запрокинул голову и гулко расхохотался от восторга.

В деревне, где они остановились на ночь, елгаванцы, должно быть, пытались отбиться – половина ее выгорела дотла. Многие дома были разрушены взрывами, на стенах других остались шрамы от лучей станковых жезлов, вроде тех, какие стояли на спинах бегемотов. В ноздри Теальдо ударили кислая гарь и тошнотворный, сладковатый запах тления.

Несколько елгаванцев еще бродили среди развалин, сторожкие и пуганые, как сопровождавшие их деревенские псы. Взять с них было нечего; все, чем владели местные жители до того, как через деревню прокатилась первая волна вторжения, уже испарилось. Парочка самых смелых подходила к лагерю, клянчила поесть. Одни альгарвейцы бросали им куски, другие бранили и гнали.

Теальдо выпало стоять в карауле посреди ночи. Это был один из немногих случаев за все время вторжения в Елгаву, когда солдат ощущал себя на опасном посту. Если какой-нибудь упрямый каунианин вроде тех парней, что застали врасплох его роту, подкрадется к часовому, тому придется туго. Когда Теальдо вытряхнули из-под одеяла посреди ночи, солдат подумал, что его будет клонить в сон на посту, – да какое там!

Стоило мышке прошуршать в траве, как часовой уже целил, вскинувшись, из жезла в темноту на случай, если это окажется тварь более опасная. Стоило ухнуть сове, Теальдо подпрыгивал. Раз что-то в полуразрушенной деревне рухнуло с грохотом, и солдат распластался на земле, словно над ним пролетело крыло боевых драконов. Поднявшись, он чувствовал себя полным идиотом… но знал, что при любом неожиданном шуме вновь заляжет. Для любого солдата, который хочет дожить до конца войны, главным принципом должно стать «доверяй, но проверяй».

Немного погодя к нему и впрямь подошел елгаванец, но открыто, подняв руки, так что видно было, что он безоружен. И все равно Теальдо резко окликнул его:

– Стоять!

Доверять местным жителям у него не было причин. А вот не доверять – были, да еще какие!

Елгаванец застыл, спросив что-то вполголоса на своем наречии. Только тогда солдат сообразил, что перед ним женщина. Но жезла не опустил – мало ли что.

Незнакомка повторила непонятную фразу.

– Ни слова не понимаю, – отозвался Теальдо.

Женщина развела руками – она тоже не понимала его. Потом она приложила ладонь к губам и потерла живот: «Я голодна». Понять ее иначе невозможно было при всем старании. Когда солдат не двинулся с места, женщина положила ладонь ниже и покачала бедрами, а потом снова потерла живот. Перевода не требовалось и теперь: «Если накормишь, я тебе отдамся».

Позже Теальдо подумывал, что мог ответить иначе, если бы не провел так много времени в дороге и так мало – под одеялом. Наверное, мог – когда вступала нужда, солдат удовлетворял ее, даже если за это приходилось платить. Или все же не мог… потому что одно дело – платить серебром, а вот так… Кроме того, очень уж он вымотался.

Вытряхнув из поясного кошеля галету и кусок отдающей фенхелем колбасы, он сунул их в опасливо подставленные ладони елгаванки. Та осторожно приняла еду и со вздохом принялась расстегивать рубаху, исполняя неприятную, однако неизбежную повинность.

Теальдо покачал головой.

– Не стоит, – бросил он. – Давай уматывай отсюда. Убирайся и поешь где-нибудь.

Говорил он по-альгарвейски – другим языкам солдат не был обучен. Чтобы в значении его слов не оставалось сомнений, он сделал вид, будто отталкивает елгаванку. Это она поняла: поклонилась часовому низко-низко, будто герцогу или даже самому королю. Потом оправила рубаху, наклонилась, чтобы чмокнуть солдата в щеку, и торопливо скрылась в темноте.

Сменщику своему он не рассказывал о случившемся. И приятелям поутру – тоже. Те лишь посмеялись бы над ним за то, что не воспользовался случаем. Он и сам на их месте посмеялся бы над растяпой.

Вскоре после рассвета долгий марш возобновился. Но рота недалеко успела уйти на восток, прежде чем к капитану Галафроне подскакал курьер от полковника Омбруно. Галафроне выслушал его, кивнул, послушал еще немного и вскинул руки, останавливая марширующих.

– Мы их разгромили! – крикнул он. – Король Доналиту бежал из дворца, как Пенда Фортвежский, когда ункерлантцы подступали к его столице. Надеюсь, мы поймаем сукина сына, потому что иначе он окопается на Лагоаше – куда ж ему еще податься? Но его наместник – герцог какой-то не то министр – подписал безоговорочную капитуляцию. Ура королю Мезенцио – и трижды ура за то, что больше нам не придется воевать!

– Мезенцио! – счастливо заорал Теальдо вместе со всеми.

Да, Галафроне знал, о чем мечтает простой солдат.

– Болван! – вскричал конунг Свеммель великим криком. – Идиот! Остолоп! Межеумок! Сгинь с глаз наших! Опала наша на тебе, и вид твой – как скверна в очах наших! Вон!!!

Указательное местоимение второго лица в ункерлантском почти вышло из употребления. Пользовались им порою возлюбленные и еще реже – люди, охваченные иными сильными чувствами. Как сейчас Свеммель.