Маршал Ратарь поднялся на ноги.

– Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество, – ответил он четко, словно конунг дозволил ему встать прежде, вместо того чтобы призвать не в палату для приемов, а в тронный зал и там продержать унизительно распростертым на ковре перед сборищем высших придворных чинов под тугими струями своей ненависти.

Словно в годы учебы в королевской военной академии, Ратарь исполнил поворот «кру-гом» и двинулся к выходу из зала. Придворные перешептывались за его спиной, но маршал делал вид, будто не слышит. Разобрать все дословно он не мог, но и так знал, о чем рассуждают придворные в расшитых камзолах: делают ставки на то, когда конунг Свеммель объявит о казни и как именно опальный военачальник лишится жизни. Оба эти вопроса занимали и самого Ратаря, но будь он проклят, если позволит кому-либо узнать об этом.

Спину его буравили десятки взглядом. Ратарю пришло в голову, что дворцовая стража может арестовать его сразу за тяжелыми бронзовыми дверями. Когда этого не случилось, маршал тихонько поцокал языком – знак облегчения, столь же примечательный для невозмутимого Ратаря, как обморок – для любого другого генерала.

От тронного зала палату, где ункерлатские дворяне оставляли оружие, прежде чем предстать перед своим монархом, отделял короткий коридор. Остановившись, Ратарь ткнул пальцем в сторону маршальского меча.

– Дай сюда! – бросил он лакею, чьей единственной обязанностью было приглядывать за роскошно изукрашенными режущими предметами и самому блистать галунами.

Лакей заколебался.

– Э, господин маршал…

Ратарь оборвал его резким взмахом руки. Если бы пальцы его сжимали рукоять указанного меча, лакею не поздоровилось бы.

– Дай сюда! – повторил он. – Я маршал Ункерланта, и конунг не разжаловал меня покуда.

Пожалуй, единственное, чего не сделал Свеммель. Разжаловать маршала в рядовые было, надо полагать, милосерднее. Но формально Ратарь был прав.

– Если его величество потребует вернуть меч, я сдам его конунгу или тому, кого назначит конунг на мое место. Но не вам, сударь мой!

Он набычился, пошире расставив ноги, готовый наброситься на упрямого слугу. Прикусив губу, лакей снял маршальский меч с настенной скобы и передал Ратарю.

– Благодарю, – промолвил Ратарь, словно ему повиновались без спору, потом повесил ножны на перевязь и вышел.

Проходя по дворцу, маршал оставлял за спиной смятение и ужас. Встречные замирали, глядя ему вслед и показывая пальцами: не только поварята, служанки и прочий легкомысленный народец, но и стражники, и даже дворяне, недостаточно важные, чтобы оказаться приглашенными на публичное унижение военачальника – все они не видели, что случилось в тронном зале, но знали. Без сомнения, знал весь Котбус. А не позднее послезавтрашнего дня узнает распоследний крестьянин в герцогстве Грельц.

На маршала поглядывали, как на больного смертельной болезнью, который не сошел еще в могилу. Так оно, в сущности, и было, ибо царская опала убивала верней и мучительней, чем моровые поветрия, с которыми чародеи и лекари могли хотя бы с малой долей успеха бороться.

Даже офицеры его собственного штаба, когда маршал вернулся в военное министерство, не знали, как обращаться к нему. Некоторые – немногие – с явным облегчением приветствовали вернувшегося из дворца Ратаря. Большая часть – с недоумением. А еще большая – с раздражением, потому что продвижения в чине им приходилось ждать только после маршальской казни.

Что испытывает его адъютант, майор Меровек, – облегчение или раздражение, маршал не взялся бы судить. Меровек редко проявлял свое расположение духа; не выбери он армейскую карьеру (и не будь достаточно высокого рода, чтобы ее начать), то мог бы стать великолепным дворецким в любом из особняков Котбуса.

– Добро пожаловать обратно, господин маршал, – только и промолвил он.

– Спасибо и на этом, – отозвался Ратарь. – Твой прием оказался теплей чем тот, что я пережил в тронном зале, но об этом, позволю себе заметить, ты уже наслышан достаточно.

Такой ответ даже невозмутимого Меровека заставил поднять бровь.

– Милостивый государь?

При дворе конунга Свеммеля подобная прямота почиталась крайней редкостью.

Но порой Ратарю надоедало притворяться. Опасная эта причуда сходила ему с рук – до сих пор.

– За мной, – отрывисто скомандовал он и подхватил Меровека под локоть, чтобы адъютант не вздумал вырваться. Как только они зашли в личный кабинет маршала, Ратарь захлопнул за собой дверь и опустил засов.

– Милостивый государь? – недоуменно повторил Меровек.

– Вам никогда не приходило в голову, майор, что близость ко мне может обойтись вам дорого? – поинтересовался Ратарь и с мрачным удовлетворением увидал, как смуглый майор тускло багровеет. – Еще как может, но беспокоиться из-за этого уже поздновато, не скажете?

Ничего подобного Меровек не сказал. Он вообще промолчал – только стоял, точно статуя, и глаза его не выражали совершенно ничего.

«Да, – мелькнуло в голове у Ратаря, – идеальный лакей».

Молчание – хороший способ продвинуться по службе. Если молчишь, трудно подумать, что ты не согласен с начальством. При дворе конунга Свеммеля молчание было ключом к выживанию – в той мере, в какой при котбусском дворе что-то вообще могло обеспечить долгую жизнь. Однако Ратарь, невзирая на выдающуюся свою флегматичность, осмеливался в лицо указывать конунгу на ошибки. И теперь он не собирался молчать.

– Вы знаете, в чем согрешил я в глазах конунга? – осведомился он, махнув рукой в сторону прибитой к стене над столом карты.

– Да, господин мой маршал, вы ошиблись. – В устах Меровека это была ошеломительная искренность. Облизнув губы, маршальский адъютант добавил: – Хуже того, сударь, вы ошиблись дважды.

Немногие выживали, совершив хотя бы одну ошибку под взором конунга Свеммеля. И Ратарь это знал. Трудно было стать придворным в Котбусе, не усвоив самых простых вещей.

– И в чем я, по-вашему, ошибся, майор? – поинтересовался он не вполне риторически.

И снова Меровек ответил прямо:

– Вы недооценили Альгарве. Дважды недооценили.

– Верно. – Ратарь указал на карту, где свежая штриховка указывала, что Валмиера недавно захвачена Альгарве. – Его величество желал обрушиться на короля Мезенцио, покуда рыжики заняты на юго-востоке, но те разгромили Валмиеру быстрей, чем я полагал возможным – прежде, чем мы были готовы. И я посоветовал выждать, пока силы врага не будут втянуты в войну с Елгавой. – Он указал на еще более свежую штриховку, обозначавшую захваченные Альгарве земли Елгавы. – Теперь они разгромили войско короля Доналиту скорей, чем я полагал возможным. И его величество в гневе на меня за то, что я удержал его руку – удержал руку Ункерланта.

– Именно так, государь мой маршал, – ответил Меровек. – Вы сами превосходно выразили претензии его величества.