– Вот-вот. – Ратарь кивнул. – Подумайте вот о чем, майор: если у Альгарве хватило сил захватить Валмиеру быстрей, чем считалось возможным, если у Альгарве хватило сил обойтись тем же способом с Елгавой, невзирая на разделяющий их горный хребет – если у Альгарве достало сил совершить подобное, майор, что случилось бы с нами, вздумай мы вправду напасть на державу короля Мезенцио?

Физиономия Меровека потеряла всякое выражение, но теперь Ратарь мог проникнуть взглядом за гладкий фасад. Под привычной маской адъютант лихорадочно размышлял над услышанным.

– Возможно, государь мой, – промолвил Меровек осторожно, – что альгарвейцы были бы слишком увлечены восточной кампанией, чтобы устоять перед нами.

– Да, – согласился Ратарь. – Возможно. Вы взялись бы поставить на это судьбу державы?

– Это решать не мне, – ответил майор. – Это решать конунгу.

– Именно. Он принял решение и злится, что принял его, и злится на меня, что я не позволил ему ввязаться прежде срока в войну, исход которой неопределен, – проговорил Ратарь. – Если я паду, то смогу утешать себя мыслью, что моя гибель предотвратила гибель державы.

– Да, милостивый государь, – пробормотал Меровек.

Судя по тону, собственная участь волновала майора куда сильней судеб Ункерланта. В этом он не отличался от большинства людей.

– Я еще не пал, – напомнил Ратарь. – Его величество мог распорядиться казнить меня перед своим троном. Уже бывало, что там проливалась кровь, когда конунг изволил гневаться на бывших любимцев. Я еще жив. Я еще командую.

– Все это верно, милостивый государь, – отозвался Меровек с очередным поклоном. Это был безопасный ответ – безопасный и ни к чему не обязывающий. – Пусть судьбы позволят вам командовать мною еще долго. – Это было уже теплее, но незначительно – благосостояние, да и жизнь Меровека находились в прямой зависимости от высоты положения Ратаря.

– И, покамест я командую, я повинуюсь конунгу, даже если его величество изволит не замечать этого, – промолвил Ратарь. – Я никогда не говорил, что мы не можем воевать с Альгарве. – «Даже при том, что именно так я считаю, – не говорил.» – Мой долг не в этом. Мой долг – обеспечить победу, когда война начнется. – «Если я смогу. Если конунг Свеммель мне позволит.»

Меровек кивнул.

– Единственный, кто мог бы не согласиться с вами, государь, – это его величество.

Адъютант примолк, давая начальнику время подумать над своими словами. Ратарь поджал губы. К несчастью, Меровек был прав. Если Свеммель сочтет, что Ратарю более подобает иное положение – например, на коленях перед плахой, – возобладает монаршая точка зрения.

– Можете идти, – кисло пробурчал маршал.

Адъютант раскланялся и вышел.

Ратарь вновь обернулся к карте. Карты были просты, прямодушны, осмысленны. Эта конкретная карта говорила – едва не кричала, – что с приходом весны у Ратаря (или того, кто займет пост маршала Ункерланта к этому времени) больше не останется поводов откладывать нападение на Альгарве. Ратарь предполагал, что командовать будет он – хотя бы из тех соображений, что вместе с маршальским жезлом он, скорей всего, лишился бы и головы.

Война будет. Избежать ее Ратарь не видел возможности. А раз войны не избежать, в ней надо победить. Как это сделать с уверенностью, маршал тоже еще не знал. Но с каждым днем солнце в своем пути по небу сползало все ниже на юг. Наступала осень. За ней придет зима. В зимнюю стужу воевать не придется. Это значило, что на поиски ответа у него остается полгода.

В ящике стола маршал хранил пузатую бутыль зеленого вина. Ратарь вытащил ее, поглядел на просвет, жалея, что не может уйти в запой на всю зиму, как это делали многие ункерлантские крестьяне, и со вздохом спрятал обратно. Ему предстояло сделать еще многое… если конунг Свеммель позволит.

Бауска низко поклонилась.

– Утренняя газета, госпожа, – прошептала она, протягивая сложенный листок бумаги.

Краста выхватила газету у нее из рук и капризно бросила:

– Не знаю, с какой стати я трачу время. В последние дни даже скандалов приличных не было. Сплошная жвачка – жидкая кашица, какой убогих кормят!

– Да, сударыня, – отозвалась горничная. – Так хотят альгарвейцы. Если молчат газеты, то и мы будем вести себя тише.

Подобная мысль Красте в голову не могла прийти. С ее точки зрения, статьи попадали на страницы газет как бы сами собой. Откуда, каким образом и что могло бы встать на их место – это все были вопросы для прислуги, в крайнем случае – для мастеров, но никак не для дворян.

И тут взгляд ее упал на крошечную заметку в самом низу передовицы. Это уже была никак не жвачка – во всяком случае, с точки зрения маркизы. Она прочла колонку сверху донизу, обуреваемая ужасом и гневом.

– Они осмелились… – прошипела она. Если бы у нее не перехватило горло, Краста бы визжала. – Они осмелились!

– Сударыня? – Бауска недоуменно воззрилась на нее. – Я не заметила ничего такого…

– Ты не только глупа, но вдобавок слепа? – огрызнулась Краста. – Ты только глянь!

Она сунула газету горничной под самый нос, так что от усердия у Бауски глаза сошлись на переносице.

– Сударыня, – нерешительно пробормотала служанка, – альгарвейцы победили на севере, как и здесь. Король Доналиту бежал из Елгавы. Конечно, рыжики должны быть поставить нового монарха на его…

Краста отвесила горничной звонкую пощечину. Вскрикнув сдавленно, Бауска отступила к дверям спальни.

– Идиотка! – прошипела Краста. – Конечно, рыжики имели право поставить в Елгаве своего короля, когда Доналиту бежал из дворца. Право выбрать короля – из королевского рода или, в худшем случае, из высшего дворянства Елгавы. Но это?! Принц Майнардо? Младший брат короля Мезенцио? Альгарвеец?! Да это оскорбление, непростительное поругание! Я буду жаловаться альгарвейцам, вторгнувшимся в мой особняк!

Сжимая в руке газету, она ринулась к дверям.

– Сударыня, – пискнула вслед ей Бауска, потирая щеку – слишком поздно; алый след уже начал проявляться, – сударыня, вы еще в пи…

Последнее слово заглушил грохот захлопнутой двери.

Полковник Лурканио, капитан Моско вместе со своим штабом, охраной и присными изволили трапезовать в столовой того крыла, которое занимали альгарвейцы. Когда в залу ворвалась Краста, все разом застыли, не донеся до рта столовые приборы, и будто обратились в камень.

– Как прикажете это понимать?! – вскричала она, потрясая газетой.

– Я мог бы спросить о том же, – пробормотал Моско, – но предпочту вместо этого полагать себя счастливцем.

Краста оглядела себя. Из одежды на маркизе была только непритязательная пижама из белоснежного шелка – разве благородная дама может заснуть в простецкой фланели или полотне? А если сквозь тонкую ткань и выпирали затвердевшие соски, так это от ярости, а не от нежных чувств! Особенного стеснения, показавшись перед альгарвейцами в неглиже, маркиза не испытывала, как не стеснялась домашних слуг – и те, и другие были равно недостойны ее внимания.