Че разместил Рохо по высшему разряду: в одной из правительственных резиденций в районе Мирамар, неподалеку от бывшего укрытия группы Мазетти. Рохо провел там два месяца, и Че частенько вызывал его к себе для бесед. Впоследствии Рохо писал, что Гевара был удручен нарастающей региональной изоляцией Кубы и по-прежнему крайне недоволен «патерналистским» отношением к Кубе со стороны СССР во время Карибского кризиса. В их разговорах Че ясно дал понять, что не думает, будто Куба сможет преодолеть изоляцию до тех пор, пока в других латиноамериканских странах не произойдут социалистические революции, и совершенно не скрывал, что размышляет о том, как этот процесс ускорить. Рохо вспоминает, что они вместе обсуждали каждую из стран Латинской Америки, пока наконец в один из дней Че не попросил его всесторонне поговорить с ним об Аргентине.

Во время их разговора Гевара кое-что записывал. Рохо заметил, что Че выказывает особый интерес к рабочему и университетскому движению в Аргентине и стремится понять, кто есть кто в нынешней аргентинской оппозиции. Они также обсуждали феномен популярности Перона у аргентинского рабочего класса, и Че показал Рохо письмо, которое он получил от изгнанного каудильо, выражавшего свое восхищение кубинской революцией. Рохо показалось, что Че взвешивает все за и против создания альянса с перонистами как средства разжигания повстанческого движения. Военное правительство было не слишком популярным в Аргентине, и в трудовых массах нарастало недовольство; Че задавался вопросом, какова будет «реакция масс», если Перон переедет жить на Кубу.

В начале апреля 1963 г., непосредственно перед отъездом Рохо с острова, на военно-морской базе в Буэнос-Айресе вспыхнул мятеж. Его быстро и жестоко подавили войска, но для Че этот инцидент стал свидетельством серьезной разобщенности в рядах военных, и он сказал Рохо, что, по его мнению, в Аргентине начинают складываться «объективные условия для борьбы». Самое время было добавить «субъективных условий», чтобы показать людям, что они могут сбросить своих правителей силовым путем. Рохо же доказывал, что революция победила на Кубе только потому, что американцы ослабили контроль, но это время прошло и теперь Соединенные Штаты вместе со своими региональными союзниками бдительно следят за ситуацией. Че согласился со второй частью доводов Рохо, однако отказался признать успех Кубы лишь «исключением из правил».

Тем временем Мазетти, который находился в Алжире, узнал, что люди Пиньейро наконец приобрели для них ферму в Боливии, однако по-прежнему не было никаких признаков того, что их группа скоро туда отправится. Тогда Мазетти решил, что ждать дольше он не может, и попросил алжирцев помочь ему переправиться в Боливию, на что те тотчас согласились.

«Алжирцы дали нам все, — вспоминает Бустос. — Они дали бы нам и оружие, но мы не могли его взять, поскольку нам предстояло пройти пограничный контроль нескольких стран».

В мае 1963 г., через семь месяцев после отъезда из Гаваны, группа Мазетти отправилась наконец в Южную Америку. Правда, не в полном составе, лишившись одного из своих членов. Аргентинский еврей Мигель, рекрутированный Альберто Гранадо, склонный к спорам и нарушению дисциплины, стал вдруг нападать на Мазетти, открыто оспаривая его лидерство. Они постоянно спорили и соперничали между собой. Их борьба достигла кульминации в момент, когда группа собиралась покинуть Алжир: Мигель заявил, что не хочет ехать, если руководителем будет Мазетти. Это означало неминуемое и окончательное выяснение отношений. Как вспоминает Бустос, «Мазетти, который служил в свое время в аргентинском военном флоте и всегда пытался походить на мачо из кинофильмов, не мог этого так оставить». Кончилось тем, что противники подрались. Их растащили, но Мазетти по-прежнему жаждал отмщения. Он настоял на проведении импровизированного трибунала, который должен был решить, оставаться Мигелю в группе или нет. Бустос был назначен обвинителем, а Федерико — адвокатом Мигеля.

Бустос считал, что Мигель просто-напросто струсил и спровоцировал Мазетти специально ради того, чтобы отколоться от группы. Выступая в роли обвинителя, он подчеркнул нежелание Мигеля соблюдать дисциплину, и, поскольку им предстояла рискованная поездка через несколько иностранных государств, было бы логично не брать его с собой. Даже защитник Мигеля Федерико не сильно возражал против такого решения вопроса.

Но Мазетти этого было мало. Он стал настаивать на том, что желание Мигеля отколоться от группы является дезертирством, а это преступление карается смертью, поэтому Мигеля следует поставить к стенке. Более того, он заявил, что может организовать расстрел при помощи своих друзей — алжирских военных. В тот день мнение Мазетти возобладало, и группа единогласно проголосовала за смерть Мигеля. Алжирцы прислали взвод солдат, которые увели приговоренного к смерти.

Бустос, хотя и был уверен в правильности принятого решения, тем не менее чувствовал себя скверно. «Мы… были поражены тем, что парень ведет себя на редкость достойно… Ушел по-мужски, хладнокровно, не причитая и не прося о пощаде».

Начиная с этого момента Бустос и все остальные если говорили о Мигеле, то называли его не по имени, а «Фусиладо» («Расстрелянный») и считали его первой жертвой во имя аргентинской революции. Только спустя долгое время выяснилось, что они напрасно говорили о нем в прошедшем времени.

Будущие партизаны разбились на несколько групп и с алжирскими дипломатическими паспортами вылетели в Рим. Там они решили, что Мазетти и «Волосатый» поедут отдельным маршрутом, а Бустос, Федерико, Леонардо, Эрмес и двое алжирских агентов, которые все это время их опекали, полетят в бразильский Сан-Паулу. Из Сан-Паулу они на поезде доехали до города Санта-Крус-де-ла-Сьерра, находящегося уже в тропических низинах на востоке Боливии. Там алжирцы из тактических соображений отделились от группы и отправились в Ла-Пас, где оставили привезенное ими военное снаряжение в специальном месте и затем от имени нового алжирского правительства продолжили свою «дипломатическую миссию» в соседних с Боливией государствах. Несколько дней спустя Бустос со товарищи прибыли в Ла-Пас и вступили в контакт со своими единомышленниками — молодыми активистами из Коммунистической партии Боливии а вскоре к ним присоединился и «Волосатый».

Все вместе они отправились к месту расположения базового лагеря, и по пути к ним присоединился Мазетти. Они всем говорили, что якобы являются партнерами в новом совместном аргентинско-боливийском предприятии и приобрели для своих нужд ферму в удаленной части страны — там, где река Бермехо разделяет боливийскую и аргентинскую территорию; их участок располагался посреди гористого и лесистого треугольника с аргентинскими землями по двум сторонам. Туда вела только одна, покрытая грязью дорога, и до ближайших соседей было много километров.

На ферме их уже ждал помощник — активист боливийской компартии. «Волосатый», выступавший в роли «администратора», разъезжал на джипе, привозил продовольствие и оружие, но когда будущие партизаны увидели снаряжение, подготовленное для них людьми Пиньейро и сотрудничавшими с ними боливийцами, то пришли в ужас. «Это была очень уж тонкая форма, сшитая из блестящего нейлона, — вспоминает Бустос. — Обычные нейлоновые рубашки и кобуры со звездочками… Это выглядело несерьезно».