нагого человека перед Софией — премудростью божьей; различных птиц (орла, голубя, петуха); человека со знаменем (в память победы на Куликовом поле); подражания арабским надписям; подражания античным геммам; крылатых грифонов. Однажды были найдены монеты с изображением бородатого чёрта с мечом в остроконечной шапке и с длинным хвостом[1463].

Интересно отметить, с одной стороны, полное отсутствие христианских сюжетов в рисунках монет (за исключением новгородской эмблемы), с другой, — знакомство русских художников с образцами античной и средневековой мифологии.

Введение собственной монетной системы в вольных торговых городах проходило торжественно: и в Новгороде, и во Пскове летописцы отметили это событие в летописях, а псковские денежники даже выбили в честь него специальную медаль с изображением, аналогичным изображению на монетах, с точной датой (единственный случай в русской средневековой нумизматике) и с описанием другого события, совпадавшего с началом чеканки монет — окончания постройки кремлевской стены[1464].

Введение новых денег скоро привело к злоупотреблениям со стороны мастеров-денежников, чеканивших монету по частным заказам новгородских бояр. Уже в 1447 г. «начата людiе денги хулиты сребряныя… и бысть межи ими голка и мятежь и нелюбовь; и посадникъ, и тысяцкий, и весь Новгородъ уставиша 5 денежниковъ и начаша переливати старыя деньги, а новыя ковати въ ту же мѣру на 4 почки таковы же, а отъ дѣла: отъ гривны по полуденгѣ. И бысть крестьяномъ скорбь велика и убытокъ въ городи и по волостемъ»[1465].

Судя по тому, что тип денег и размер монетных кружков был оставлен без изменений, можно думать, что порча монет денежниками выражалась в уменьшении веса, так как в отношении новых денег специально оговорен их вес — 4 почки (18 долей). Очень скоро, в этом же году, «новгородци охулиша сребро рубли старыи и новыи; бо денежникамъ прибытокъ, а сребро передѣлаша на денги, а у денежниковъ посулы»[1466].

«Скорбь и убыток» новгородцев и прибыток денежников объяснялись, во-первых, тем, что монетные мастера получали за свою работу по полуденьге с гривны, т. е. около 4 % веса серебра, а, во-вторых, практиковавшимися тогда частными заказами чеканки монет[1467].

Злоупотребления денежных мастеров привели к крупным событиям в Новгороде.

Посадник Сокира вывел на вече «ливца и вѣсца серебряного» Федора Жеребца, предварительно напоив его допьяна. На вече Жеребец оговорил 18 человек, заявив, что он лил для них рубли. «И по его рѣчемъ иныхъ съ мосту сметаша, а иныхъ домы разграбиша и изъ церквей вывозиша животы ихъ (а преже того по церквамъ не искивали)». Затем «безъправдивые бояре» заставляли мастера Федора указывать других участников манипуляций с деньгами. «Онъ же, протрезвився рече: „На всѣхъ есмь лилъ и на всю землю, и весилъ со своею братьею ливцы“»[1468].

Конфискация имущества продолжалась. Инициатор выявления беззаконий, посадник Сокира «оттоле разболеся и умре».

Приведенные факты говорят нам о существовании корпорации ливцов-серебряников, старшиной которой был, очевидно, Федор Жеребец. После «денежного бунта» 1447 г. монетные мастера подписывали деньги своими инициалами или только одной буквой[1469].

На псковских и тверских деньгах встречаются даже имена денежников: Заманин и Иван — на псковских деньгах[1470], Орефьев — на тверских монетах[1471]. В некоторых случаях княжеский монетный двор старался оградить себя от возможных подделок.

На монетах Ивана Михайловича Тверского имеется надпись, которую расшифровывают так: «сторожа на безумного человека», понимая под этим охрану монет от покушений со стороны злоумышленников[1472].

Если ювелиры, наряду с иконниками и зодчими, были наиболее привилегированными среди русских мастеров, то денежные мастера были самой зажиточной частью ювелиров[1473].

Одним из видов городского ремесла, известным лучше многих других, является ремесло писцов, «книжных описателей». Их производственная связь с нашими письменными источниками обусловила сохранность большого числа приписок и пометок на древних книгах, автобиографических заметок, даже своеобразных дневников, которые велись в процессе создания книги на ее полях.

В писцовом деле мы не наблюдаем отрицательного влияния татарского нашествия. Орудия письма совершенно не изменились по сравнению с домонгольским периодом: изменения произошли лишь в материале — пергамен (харатья, телятина, кожа, мех) частично сменился бумагой.

Появление бумаги на русской почве относится к середине XIV в., но преобладающим материалом она становится с начала XV в.[1474]

Для дорогих рукописей по-прежнему применялся пергамен. Писчий материал разрезался на листы разного формата, разлиновывался, сшивался в тетради. Писали писцы, держа лист на специальном пюпитре.

Прекрасные изображения процесса письма нам сохранили миниатюры евангелий, где показаны четыре евангелиста (Иоанн, Матфей, Лука и Марк), они изображены обычно пишущими. Иногда все четыре рисунка дают четыре стадии процесса письма: один из евангелистов готовит бумагу, другой разлиновывает, третий пишет, четвертый посыпает непросохшие чернила песком или складывает написанное[1475].

Многие рукописные книги имеют послесловия писцов, приписки на полях, диссонирующие с текстом, но чрезвычайно ценные для нас тем, что они раскрывают организацию книжного ремесла. Мы узнаем из таких приписок и стоимость материала, и длительность кропотливой работы писца, и положение ремесленников-писцов. Прежде всего, нас интересует состав писцов. Существует укоренившееся мнение, что церковь была монополистом в деле создания и распространения книг; мнение это усиленно поддерживалось самими церковниками. Верно здесь лишь то, что монастыри и епископские или митрополичьи дворы были организаторами и цензорами книжного списания, выступая нередко в роли посредников между заказчиком и писцом, но выполнителями зачастую оказывались не монахи, а люди, не имевшие никакого отношения к церкви.

Мы произвели подсчет писцов в зависимости от их положения. Для домонгольской эпохи результат был таков: половина книжных писцов оказалась мирянами; для XIV–XV вв. подсчеты дали следующие результаты[1476]:

Митрополитов — 1

Монахов — 28

Попов — 10

Поповичей — 4

Дьяконов — 8

Дьяков — 19

«Рабов божьих» — 35

Паробков — 5.

Поповичей нельзя считать в разряде церковников, так как почти обязательная для них грамотность («попов сын грамоте не умеет — изгой») не предрешала еще их духовной карьеры. Под расплывчатыми наименованиями вроде: «раб божий», «грешник», «унылый раб божий», «грешный и дерзый на зло, а на добро ленивый» и т. п., без указания на принадлежность к церкви, мы должны понимать светских ремесленников. Иногда встречаются более определенные указания: «Писал Евстафие, мирской человек, а прозвище ему Шепель» (1429), «Овсей распоп» (1350), «Фома писец» (1400). В таких случаях у нас уже не остается сомнений в «мирском» характере писцов.

Всего по нашему подсчету 63 мирянина и 47 церковников, т. е. 57 % ремесленников-писцов не принадлежало к церковным организациям.

В некоторых случаях работа производилась писцом индивидуально, по заказу. Заказ иногда оформлялся в виде договора («ряда»). Так, при