Осудив на XX съезде Сталина и провозгласив тезис о многообразии путей перехода к социализму, «коллективное руководство» КПСС поставило в непростое положение служивших верой и правдой официальной Москве лидеров зарубежных коммунистических партий, сразу же ставших объектами резкой критики в своих странах за апологетику бесчеловечной сталинской политики, следование несостоятельным советским образцам и моделям в предшествующие годы. В той или иной мере это коснулось и партийно-государственных руководителей стран советского блока, в которых к середине 1950-х годов со все большей отчетливостью обнажились кризисные явления в экономике, свидетельствуя о несбыточности заявленных программ форсированного построения социализма и настоятельно требуя корректировки курса. Видимый поворот в политике Москвы дал моральную опору сторонникам реформ. Исходившие от них призывы к переменам, оказавшись в известном созвучии с официально провозглашенной линией КПСС, обрели значительно больший вес в общественном мнении, стали в некоторых странах реальным фактором внутриполитической жизни, с которым приходилось считаться властям.

Можно, наверно, согласиться с известным венгерским политиком и публицистом, первым президентом посткоммунистической Венгрии Арпадом Гёнцем, заметившим, что в отличие от СССР в странах Восточной Европы не успел сложиться миф о незыблемости существующей системы власти[934]. Однако в разных странах Восточной Европы ситуация не была одинаковой. Наряду с Польшей симптомы глубокого системного кризиса существующего режима особенно отчетливо обозначились в середине 1950-х годов в Венгрии, именно этим двум странам суждено было сыграть и первопроходческую роль в процессе десталинизации советской системы. Уже к весне-лету 1956 года здесь был накоплен определенный опыт борьбы за либерализацию коммунистического режима, реформаторские течения заметно окрепли и партийно-государственные руководства, оказавшись под массированным давлением снизу, начали постепенно сдавать свои позиции. С трибуны мартовского пленума ЦК ВПТ 1956 года М. Ракоши, стремясь оградить себя от обвинений в затягивании с реабилитацией жертв репрессий, сослался на мнение «чехословацких товарищей», которые перед этим в беседе с ним в кулуарах XX съезда упрекали венгерских лидеров в излишней торопливости с пересмотром судебных дел.

В отличие от соседней Чехословакии, в Венгрии и Польше соотношение сил на внутриполитической арене поставило власти перед необходимостью компромисса с реформаторски настроенной оппозицией, зародившейся в недрах правящих партий, однако к осени 1956 года все более перераставшей узкопартийные рамки, становившейся выразителем насущных интересов и протестных настроений всего общества. При этом в Польше действующее партийное руководство уже к началу осени пошло на контакт и даже установило союз с внутрипартийной оппозицией, что привело к возвращению В. Гомулки на политический Олимп. Во время бурных событий польского Октября 1956 года коммунистические лидеры страны сумели вовремя совершить решительный поворот к отстаиванию национальных приоритетов в диалоге с Москвой, что нейтрализовало наиболее радикалистские настроения в обществе, чрезвычайно чувствительном к неравноправию в польско-советских отношениях, предотвратило развитие событий по венгерскому варианту. Иным было положение в Венгрии, где власти, проявляя политическую близорукость, постоянно запаздывали с принятием эффективных политических и экономических мер, способных разрядить взрывоопасную обстановку. В свою очередь и внутрипартийная оппозиция, привыкшая действовать только в рамках правящей партии, не обладала должными рычагами влияния на охваченные чувством протеста массы, оказавшиеся без направляющей духовной силы. Это в полной мере проявилось в первые дни после мощнейшего, охватившего всю страну вооруженного восстания 23 октября.

«Будапештская осень» поразила наблюдателей во всем мире не только быстротой распада прежних властных структур, но и тем, насколько быстро их место заняли новые, спонтанно возникшие[935]. При всей значимости интеллигентской и студенческой составляющих, главной движущей силой революции, проявившейся и в повстанческом движении конца октября – начала ноября, и особенно в период функционирования в ноябре 1956 года независимых рабочих советов, в течение трех недель фактически выступавших в роли альтернативного органа власти, стал венгерский пролетариат. На арену борьбы с коммунистической диктатурой выступил весомо, грубо и зримо реальный рабочий класс, к которому, по словам французского политолога Э. Морена, большинство коммунистических партаппаратчиков питало ненависть уже потому, что он «порочил» своими «неправильными» действиями тот идеальный рабочий класс, который должен всегда и при любых обстоятельствах всецело подчинить себя направляющей воле правящей компартии[936]. Вкладывая в начале 1950-х годов большие средства не только в оборонную промышленность, но и в военную подготовку молодежи, тоталитарная коммунистическая власть по иронии истории сама готовила себе могильщика. Сотни молодых венгров, получивших в условиях антиюгославской истерии начала 1950-х годов блестящие профессиональные навыки воинского дела, прекрасно проявили в драматические дни «будапештской осени» свое умение на практике: но не в мифической войне с «цепным псом империализма» маршалом Тито, а в ходе реального восстания против собственной сталинистской диктатуры. А одним из символов борьбы с несправедливостями прежней системы становится идеализируемый коммунистами-реформаторами 1956 года Ласло Райк, главная жертва советско-югославского конфликта, коммунистический политик, суд над которым в сентябре 1949 года привлек огромное внимание во всем мире как наиболее наглядное свидетельство начавшегося полномасштабного экспорта в страны советской сферы влияния методов сталинской внутренней политики.

Острейший венгерский кризис 1956 года, поставив официальную Москву перед нелегким выбором между военными и мирными, политическими средствами своего урегулирования, предоставил ей шанс оценить с точки зрения адекватности и эффективности сложившиеся в сознании советской элиты представления о характере отношений СССР со странами, находящимися в советской сфере влияния, и – в более широком плане – всю доктрину безопасности СССР. Как показывают документы, силовое решение по Венгрии не было изначально предопределенным, оно было принято после колебаний, явившись итогом размышлений и дискуссий, в ходе которых позиция советского руководства претерпевала эволюцию по мере изменения ситуации в самой Венгрии и поступления новой информации о развитии событий на Ближнем Востоке, где одновременно разыгрался суэцкий кризис, о реакции США и Китая на всё происходящее.