Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Юлий Владимирович, я хочу задать один вопрос, – неровно покашливает Капустина, и в её голосе я слышу острое напряжение. Кажется, из-за этого вопроса она ко мне и подошла сейчас.
Смотрю на телефон. Ни звонка, ни СМС. Минута моего освобождения все так же далека.
– Я в вашем распоряжении.
– Почему вы тогда послали ко мне Катю?
Ох, уж это «тогда».
Капустиной даже выделять его голосом не было нужды. Я слишком хорошо помню тот день.
День, когда Капустина чуть не вышла с балкона восьмого этажа.
День, когда меня сдернул с лекций звонок Антона, который пришел домой после школы и нашел мать на кухне без сознания.
День, когда я не нашел минуты на последний звонок Холеры.
День, после которого в учебном совете мои ставки взлетели почти до небес, но если бы мне дали выбор – я бы совершенно точно от репутации, полученной такой ценой, отказался.
Жаль, что выбора не было.
Никакого, кроме как браться за лопату и разгребать все эти проблемы. И вкушать их послевкусие, по полной.
Но для Капустиной это, конечно, только день, когда она едва не покончила с собой. Потому что это ведь оставило неизгладимый след в её жизни.
– Я ведь вам ничего не рассказывала, – отрывистый голос Капустиной звучит требовательно, – вы не могли знать, что я ту запись просто уничтожила. Вы…
– Ты в ноль была на лекциях, – проговариваю, припоминая то утро, – и дело было даже не в том, что внешне ты походила на человека, ограбившего алкомаркет. Просто на тебе не было лица. Когда ты ушла с пар – меня это напрягло. И Иванову я к тебе посылал чисто по интуиции. Чтобы убедиться, что все в порядке.
– Это могло сделать хуже, – Капустина залпом допивает свой кофе, – у нас с ней тогда… Вы помните.
– Вы тогда разругались, да, помню, – отстраненно наблюдаю, как мимо стеклянной стены кофейни идет неторопливо приметная парочка. Женщина, как это говорится – «с опытом», в ней чувствуется зрелость, но и назвать её «в возрасте» язык не поворачивается. Что-то в ней мерещится смутно знакомое, но спустя минуту плотных размышлений я сдаюсь. Вероятно, родительница кого-то из бывших студентов. Приметная, вот и врезалась в память. Лично, вроде, не знакомы.
Она хрупкая, но бодро шагает вперед и ведет за собой малявку в белом сарафанчике в вишенках. Малявка совершенно бесподобная, с двумя хвостиками на макушке и веселым громким ртом. Она что-то там лепечет на своем, детском, и я испытываю смутную жалость, что не слышу, что именно. Стекло этому мешает.
– Юлий Владимирович, – покашливает Капустина, и в первую секунду я испытываю необъяснимое раздражение, что меня отвлекают от созерцания колоритного дуэта, пробирающегося к выходу из ТЦ. Но все-таки беру себя в руки и разворачиваюсь к Анне лицом.
– Мы ведь не просто поругались с Катей, – проговаривает Капустина, – мы даже подрались. Вы нас разнимали. Но послали вы ко мне её. Почему? Это ведь был риск.
– Нет, не был, – покачиваю головой, – вы подрались, когда Иванова все про тебя узнала. Да, она была очень экспрессивна тогда, но… У меня были причины считать, что ты – не самый ненавистный человек в её списке.
– Почему?
Дотошная девочка. Стоит ли удивляться, что нашла себя в журналистике? Где еще могла, с её-то стремлением всех выводить на чистую воду?
– Потому что первое место было однозначно мое, – мой тон звучит насмешливо. Я хорошо умею прятать под этой насмешкой самые темные чувства, самые больные места. И до того, как Капустина начнет расспрашивать, чем же таким я умудрился потеснить её в топе врагов народа – отвожу разговор на зону безопасных разговоров:– Не ищи глубокого мотива, Аня. Я действовал на интуиции. У меня была причина послать к тебе Иванову, а любого другого студента еще пришлось бы мотивировать. Мне не хотелось тратить на это время.
– И хорошо, что вы не стали его тратить, – Капустина начинает постукивать пальцами по блюдечку, пирожное с которого буквально пропало без следа, – Катя тогда только-только успела. Если бы не она, я…
Она замолкает, опускает глаза.
Очевидно, сожалеет о том, что тогда повела себя так… испульсивно.
Я смотрю на неё минуту, смотрю вторую. Придвигаю к себе папку с распроклятым журналом, достаю из неё вчерашний флаер, опускаю его на стол перед Капустиной.
– Знаешь про это?
Наверное, со стороны это напоминает какую-то шифровку. Вот и Капустина некоторое время молчит, а потом не поднимая глаз тянетcя к своей сумочке. Достает оттуда книжку в мягкой яркой обложке. Демонстрирует мне.
«Степа Нахлобучко. Кобель по гороскопу».
Ни за что не перепутаешь, именно эта книжка была у Холеры на флаере. Её последняя.
– Знаешь, значит. Так почему ты здесь, а не там?
– А вы? – вопросом на вопрос отвечает Капустина, и острым своим взглядом будто пытается снять с меня скальп. Как будто это поможет ей докопаться до истины.
– Со мной она в десны не целовалась.
– А со мной не спала.
Хороших врачей господин Капустин доченьке подогнал. Зубки наточили, думать от смерти отучили. Жаль только бесов не всех перебили, но огрызаться на всех подряд не отучили.
– Извините.
Капустина спохватывается, что её занесло, до того, как я формулирую это в цензурных словах.
– Я просто… – говорит, запинается, потом машет ладонью.
Просто в башке у тебя бардак, Аня. Как и всегда было.
Только если раньше меня это бесило, сейчас я… сочувствую, да.
Сам в этой долбоебической ситуации нахожусь. Когда хочется одного, а мозгом понимаешь – нельзя ни в коем случае. Но ведь это мне нельзя! А Капустина – навряд ли в рожу Холериному жениху вцепится. Жаль, конечно, но…
Так кстати вибрирует под ладонью телефон. Снежка наконец-то прислала вожделенную СМС.
«Автограф-сессия заканчивается. Пять человек осталось».
– Пошли, – я резко встаю на ноги, сгребаю папку за кожаную петлю одной рукой, а второй – прихватываю Капустину под локоть.
– Эй, куда вы меня тащите? – у Капустиной даже паническая атака, кажется, приключается от моей внезапности.
– А сколько у тебя вариантов? – с иронией бросаю через плечо.
Иногда мне хочется сказать спасибо двадцать первому веку. Потому что тут можно убить два часа времени очень просто, никуда особо не уходя. Вот и мне сейчас всего-то нужно – дотащить Капустину до перехода и по диагонали пролететь с ней через гостиничную парковку.
Останавливаюсь только у самой вертушки стеклянных дверей.
Смотрю на Анну и понимаю, что её трясет.
И если я срочно не приму меры – она даже холла гостиничного не пройдет, рухнет в обморок ровнехонько посередине.