дня назначала встречи и за полчаса до свидания их отменяла; в последний день они все-таки встретились, но говорили не больше десяти минут; смеясь, она попросила прощения и сказала, что обязательно свяжется с ним вечером, но вечером отделалась издевательской смской: «У меня ужин с партнерами, а затем я улетаю. Удачи!» Он написал в ответ, мол, я понимаю, что Вы-человек слова: захотели — дали его, захотели — взяли обратно. Но она даже не ответила, да и прочитала ли она вообще это сообщение?

Наверное, если бы речь шла о любовной интрижке или романтическом чувстве, обида была бы объяснимой: уязвленное самолюбие, нормальная мужская реакция в случае «облома»; на самом деле все оказалось куда проще и потому противнее.

К тому времени, когда она собиралась приехать, он знал о ней многое: владелица нескольких крупных компаний, бизнес-леди, приумножившая многократно состояние своего отца, благотворитель и общественный деятель. Обладая восхитительными манерами, в то же время отличалась жестким, как жесть, характером. Во многом это объяснялось трагическими изломами ее судьбы: у нее на глазах расстреляли отца — успешного бизнесмена, а любимого брата пырнули ножом в подворотне.

Все, решительно все говорило в пользу этой незаурядной женщины, все обстоятельства играли ей на руку, ее портрет рисовался исключительно благостными мазками, а умилительные родственники слащаво молились на завершенный образ, множившийся, как образа на закопченных от воскурения стенах.

Что же все-таки вызвало у него столь резкое раздражение?

И он вдруг понял: смех.

Действительно: человек может как угодно маскироваться, прятаться за хорошие манеры, удачно молчать, но смех выдает его с головой, обнажает суть, являя неприкрытый характер.

Так вот, смех у нее был лающий, отрывистый и не очень приятный.

Он вспомнил, как в далеком детстве несколько раз смотрел по телевизору сказку «Тим Талер, или Проданный смех». Точнее и не скажешь — проданный смех, проданный Мамоне, монетам, щелкающим в каждом зрачке.

«…И князь тем ядом напитал Свои послушливые стрелы»; о, как ему хотелось выместить свою ярость в строчках электронного письма, чтобы они прожгли экран, выведя его из строя, а ее выведя из себя, лишив изображение четкости и покоя.

«Любезная моя, — так бы он, наверное, начал это письмо, — теплота и сердечность Ваша, обязательность и принципиальность тронули меня до глубины души. Это, по всей видимости, родовое чувство, а Ваш род всегда славился исступленным служением отчизне, что подтверждают недавно раскрытые архивы спецслужб.

Впрочем, к чему исторические изыски, драгоценнейшая Вы моя?

Вас совершенно, ну ни капельки, не должно волновать, что Вы гоняли по жаре человека в полтора раза старше Вас да еще и с одной работающей почкой. Подумаешь, эка невидаль, прошвырнулся туда и обратно.

Не стоит, любезная, не берите в голову, в любом случае Вы — удивительный и чуткий, а главное — тактичный человек…»

Разумеется, ничего подобного он не написал, отправил по электронной почте несколько сухих строк: «Многоуважаемая! Мне очень жаль, что наши интересы не совпадали.

Искренне рад нашему знакомству».

Усмехнувшись, похвалил себя за то, что вовремя обуздал эмоции, не поддался порыву. Но, признаться, кошки на душе скребли по-прежнему.

«Кафкианская ситуация…»-подумал он и раскрыл наугад лежащую рядом с компьютером книгу Макса Брода «Кафка. Узник абсолюта», наткнулся на 127-й странице на одно из писем Кафки тому же Броду: «Вчера я ходил в отель с проституткой. Она была в достаточно зрелом возрасте, чтобы предаваться меланхолии, но была печальна, и ее не удивило, что кто-то обращается с проституткой не так нежно, как с любовницей. Я не принес ей никакого утешения, потому что она ничем не облегчила мое состояние…».

Странно: но когда он увидел ее впервые, мельком, ему показалось, что есть в ней какая-то грустинка, скрытая печаль, печать одиночества.

«Романтик…» — съязвил он, отвечая набежавшим мыслям. Однако первое впечатление и вправду сопрягалось с романтикой: нежная незнакомка, чей лик скрыт темной вуалью; «Отчего ты сегодня бледна?» — «Ах, милый, я сегодня утром думала о несчастной Таше, девочка так страдает, и мне хочется ей помочь, и я ей непременно помогу, будь уверен…»; нет, Блоку хорошо грезилось средь прожженной петербургской пьяни, и за темной вуалью Незнакомки он воочию видел и очарованный берег, и очарованную даль; здесь же, увы, за невесомой вуалью — вуаля! (voila!) — завуалировали пустоту…

… Да, для завершения сюжета чего-то не хватало…

Зазвонил телефон.

— Здравствуйте!

Звучал ее голос.

Он попытался что-то ответить и не смог — губы свела судорога немоты, как это часто бывает в тяжелом, непробудном сне.

Тот, кто не читал Сэлинджера

…Заговорили о Сэлинджере, о странной судьбе писателя, удалившегося от мира, но оставившего ему загадки своих произведений.

— Мне недавно пришлось перечитать рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка», — сказал сидящий у окна мужчина лет сорока, — и знаете, почему?

— Почему же пришлось? — заинтересовался кто-то.

— Потому что странным образом этот рассказ спроецировался на реальную историю молодого человека, его внутреннего несогласия с миром, которое привело к самоубийству. Если хотите, могу рассказать…

— Конечно, конечно, — откликнулись присутствовавшие, — очень интересно.

— Тогда слушайте, — рассказчик посмотрел в окно, пригубил вина и приступил к повествованию:

— Это случилось несколько дней назад. Я возвращался домой после работы. Зашел в автобус и увидел свою знакомую, точнее, соседку по лестничной площадке, бывшую соседку, она жила вместе с родителями и сыном, затем они нашли вариант размена и разъехались. Мы года три не встречались, но выглядела она по-прежнему молодо: подтянутая, упругая, ухоженная, прекрасно одетая. Приветливо со мной поздоровалась, улыбнулась, пригласила сесть рядом. Мне бросилась в глаза некая ее заторможенность, но я решил, что она просто-напросто устала после нелегкого трудового дня. «Как ты живешь? Что у тебя нового?» — спросила она чуть вяло, и я решил приободрить ее, стал травить какие-то байки из собственной жизни. Она слушала, не перебивая, лишь иногда улыбаясь уголками губ. Наконец я прервался и спросил: «А у тебя какие новости?» Она посмотрела на меня внимательно: «Новости? Наверное, есть. Смотря что считать новостями… — «О чем ты?» — не понял я. Она еще раз посмотрела на меня, помедлила: «Есть новости… Сын у меня погиб… Три месяца назад…» Признаться, я подумал вначале, что ослышался, настолько невозмутимой и спокойной была интонация голоса, сообщавшего страшную весть. «Погиб? — переспросил я ошарашенно. — Но ведь… Сколько ему было?» — «Двадцать два года…» — так же спокойно ответила она. — «Прости, пожалуйста, — я слегка коснулся ее руки, — а из-за чего он вдруг решил свести счеты с жизнью? Он пил? Курил траву? Баловался наркотиками? Его бросила девушка, которую