он любил? Что произошло?» Она помолчала, поправила сумку, сползшую с колен, и продолжила тусклым, бесцветным голосом: «Это был дивный мальчик. Он не пил, не курил, не кололся, окончил с отличием институт, получил распределение на кафедру и через два дня должен был выйти на работу. С девушкой… Все наборот: она была без ума от него, но месяц назад он вдруг сказал, что бросает ее и не хочет с ней больше встречаться… Нет, я до сих пор не понимаю, что случилось». Я развел руками: «Странно… Неужели ничто не предвещало беды? Неужели в его поведении не было ничего такого, что бы тебя насторожило?» Она опять едва улыбнулась: «Ничего. За день до самоубийства он покрасил небольшую квартирку, где мы жили. Потом мы собирались пойти в магазин и купить новую мебель. Вечером должны были решить, в какой именно магазин и какую именно мебель.

А днем, часа в три, он отключил свой мобильный телефон, наговорил на диктофон предсмертные слова, вышел из дому, дошел до ближайшего пустыря, отложил диктофон в сторону, чтобы его не повредило, достал из куртки гранату и взорвал себя». — «Граната… Откуда она у него?»-«Не знаю. Он все продумал заранее, понимаешь? Все рассчитал. Гранату приготовил, мобильник отключил, диктофон с записью взял с собой…» Я осторожно поинтересовался: «А что за запись он оставил?» Она вздохнула: «Ничего особенного. Мол, мы все неправильно живем, и потому жизнь не имеет никакого смысла…» И добавила, покачав головой: «Философ…» Возникла пауза, и я попытался сменить тему: «Ты выглядишь очень хорошо. Работаешь в той же косметической компании? Поздно возвращаешься, наверное, много работы…» — «Да, там же, — ответила она, — меня на работе многие поддерживают после случившегося, опекают. А одна дама — давний наш клиент-взяла надо мной шефство. Она — психиатр, я к ней раз в неделю прихожу на сеанс, денег она с меня не берет. Мы сидим и разговариваем, но мне становится легче. Так мне кажется…»

— Может, этот парень Сэлинджера начитался? — предположил один из слушателей.

— Я спросил ее об этом. Она сказала, что сын вообще не знал о существовании такого писателя.

Но все это время, что я беседовал со своей знакомой, у меня крутилось в голове — «хорошо ловится рыбка-бананка», «хорошо ловится рыбка-бананка», «хорошо ловится рыбка-бананка», крутилось неотвязно, повторяясь, как заезженная пластинка. И вдруг, когда рассказ коснулся того, с какой педантичностью и спокойствием ее сын обставил свое самоубийство — вдруг на каком-то внутреннем экране я увидел Сими Гласа, шагающего по направлению к гостинице. Я видел, как он сел в лифт, как попросил женщину, стоявшую рядом, не глазеть на его ноги, как он вышел из лифта, прошел по коридору и открыл своим ключом гостиничный номер. Понимаете, я слышал женский голос, который рассказывал мне о молодом человеке, достававшем из кармана армейскую гранату, а видел Сими Гласа, который открыл свой чемодан, достал из-под груды рубашек и трусов трофейный пистолет, взвел курок, подошел к пустой кровати, сел, посмотрел на молодую женщину, спавшую на другой кровати, поднял пистолет и пустил себе пулю в правый висок В тот же момент на пустыре раздался оглушительный взрыв…

А боле — всё…

…И почему она сохранила эти письма в папке «Отправленные»? Не бросила в корзину, не стерла, не вытравила из памяти компьютера? Чай, не маленькая девочка — полтинник грянул недавно, свалился нежданно-негаданно, как будто его звали. В завале этом компьютерном всегда трудно что-то найти, вот и сейчас она искала последние данные по финансовому отчету, а наткнулась на давно забытые, но не уничтоженные письма. Как там у Ахматовой? «Снова выплыли годы из мрака…» Она вдруг поймала себя на мысли, что он тоже любил Ахматову, даже какое-то эссе написал об отношениях Ахматовой и Анрепа, полузабытого русского художника-мозаичиста, жившего после Октябрьской революции в Англии.

Когда это было?

Нет, не роман Ахматовой и Анрепа, разорванный временем. Ее роман, отголоски которого хранят не выброшенные в корзину послания.

Вздохнув, она открыла наугад одно из них, посмотрела на дату отправки: точно, пять лет прошло.

Странно, но его ответы не сохранились, хотя она прекрасно помнила, как с замиранием сердца вглядывалась в экран, в надежде, что мелькнет, затрепыхается маленький конвертик. Сколько их было, этих конвертиков, куда подевалось их содержимое, где человек, чьи ловила она строки и чьи нечастые приезды приносили с собой счастье и праздник? Ей, пожалуй, стыдно признаться, но к счастью и празднику примешивалось вожделение, и дело тут вовсе не в негативной коннотации, сопровождающей — окружающей это слово, а, скорее, в безумной жажде обладания своим непутевым возлюбленным: ее буквально било током от одного лишь его прикосновения, а когда он начинал раздевать ее, стремительно срывая одежду и бросая где попало, она упадала (ей нравится это слово) в зону полуобморочного состояния, желание сжигало ее изнутри, словно выворачивало наизнанку…

Стоп!

Она заставила себя очнуться от воспоминаний. Да и зачем они нужны, когда их связь оборвалась так банально, беспомощно и пошло. Уж если на то пошло, то она, по правде сказать, чувствовала, что так все и произойдет, она предупреждала его, молила, — «ты отдаляешься от меня, тебя уже нет со мной…», — а он отмахивался и говорил, что нельзя это повторять как мантру, нельзя причитать по поводу того, чего нет, иначе причитания обернутся реальностью, уйдет, утечет из отношений легкость, и страсть рассыплется, как трухлявая кора.

С каким сладострастием она уничтожила все, что напоминало ей о развалившемся романе! Выкинула книги, которые он ей дарил, раздала подругам подаренные им украшения, вылила в раковину изысканные французские духи — его презент на день рождения-и распахнула, невзирая на холодный зимний день, окна настежь, желая избавиться не только от терпкого запаха духов, но и от самого духа воспоминаний.

Разве только письма…

Но это же не его письма к ней-она избавилась от них, когда форматировала свой компьютер; однако копии своих писем сохранила. И, вглядываясь в электронные строки, вдруг поняла, что они, на самом деле, обращены из прошлого к ней самой:

…у меня опять сердце куда-то упало, когда я конвертик увидела! Даже не открывая его, знаю, что это от тебя…

…свет и покой-об этом только мечтать и мечтать. А пока мне надо — увы, без тебя — брести снова в темное царство снов…

Счастье мое, я ушла…

Я ушла, унося тебя с собой и уводя тебя от всех твоих срочных, неотложных, важных, но таких противных дел!

Грустно…

Целую тебя, мой