— Послушайте... я...

— Нет, это вы послушайте. На этот раз у меня есть заложник... О, боже, что я говорю?.. Извините, я совсем потеряла голову из-за этих таблеток...

— Может быть, вам лучше пойти отдохнуть?

— Я только и делаю, что отдыхаю. Это сводит меня с ума. Покой... вечный покой.

Ее голос сорвался. Шиб протянул руку, положил ее на ледяное запястье Бланш и тут же, покраснев, отдернул. Интересно, есть ли тут бар? Тройная порция коньяка пришлась бы очень кстати. Да и Бланш не помешало бы взбодриться.

— В котором часу подавать ужин, мадам? Черт возьми, со всеми этими людьми, которые то приходят, то уходят, чувствуешь себя как на сцене в театре!

— В восемь часов, пожалуйста. Выпьете аперитив? — спросила она у Шиба.

— С удовольствием.

Поскрипывание колесиков. Еще один катящийся столик, на сей раз — из красного дерева, груженный большими и маленькими бутылками.

— Я бы выпил коньяку, — сказал Шиб, и Айша плеснула в рюмку щедрую дозу «Деламена».

— А мне «Сюз», — попросила Бланш.

— Гм... доктор сказал, что...

— «Сюз», пожалуйста,

Разумеется, ей нельзя пить спиртное. А что, если она грохнется в обморок прямо на этот дурацкий мозаичный пол? Ему придется расстегивать ей лифчик, чтобы она смогла вздохнуть, хлопать по щекам... Шиб сделал большой глоток коньяка. Отлично! Он почувствовал, как обожгло горло, а потом в животе разлилось приятное тепло. Бланш тоже сделала глоток, закашлялась, а потом одним махом осушила бокал. Что ж, начало неплохое.

Айша исчезла. Бланш протянула руку к бутылке «Сюз» и снова наполнила бокал, словно это было для нее обычным делом. Одновременно она сделала неопределенный жест в сторону Шиба, что можно было перевести как «Позаботьтесь о себе сами».

Он кивнул и плеснул себе еще немного «Деламена», чтобы составить ей компанию.

Она одним махом выпила вторую порцию. Взгляд ее затуманился, рука судорожно вцепилась в подлокотник кресла. Стоит ли что-то сказать или сделать? Шиб размышлял об этом, потягивая коньяк.

Стояла тишина. День за окном угасал. Желто-зеленая бабочка билась о стекло. Ее крылья едва слышно шуршали. Потрескивание кубиков льда в серебряном ведерке. Вздох. Шиб слегка встряхнул свою рюмку, вдохнул запах коньяка, отпил еще немного. Снова вздох. Неожиданно Бланш спросила:

— У вас есть дети?

Тон почти напоминал допрос.

— Нет. Я холостяк.

— А вам бы не хотелось их иметь?

— Пожалуй, нет. Не думаю, что из меня вышел бы хороший отец, — неожиданно для себя признался он.

— Почему?

— Я не знал своего отца. И не знаю, что это такое— быть хорошим отцом.

Бланш поставила бокал на столик.

— Я тоже не знаю, что такое быть хорошей матерью, — откликнулась она, прикрыв глаза. — Действительно не знаю. Ведь хорошая мать не позволяет своим детям умирать, не так ли?

Ну зачем он сказал эту глупость? Зачем?

— Это случилось не по вашей вине.

— Откуда вы знаете? Хороший вопрос. Но...

— В таких случаях никто не виноват. Разве что невезение, злой рок...

— Я должна была проявлять осторожность... быть внимательной... оставаться начеку. Хорошая мать— как часовой. Никогда не смыкает глаз. Понимаете?

Как будто молено уберечься от судьбы! Шиб почувствовал, что начинает пьянеть. Ему захотелось уехать. Он слегка наклонился к Бланш и сказал:

— Вы не отвечаете за ход событий во Вселенной. И не должны все время казнить себя.

Она пожала плечами.

— Конечно, я должна все время смотреть на цветы, слушать пение птиц, радоваться тому, что у меня еще четверо прекрасных живых детей, заниматься домом, наслаждаться уютом и удобствами и не перегружать психику. Так?

—Почему вы думаете только о себе? Ваш муж тоже страдает... и дети...

— Да как вы смеете!

Она поднялась, вся дрожа. Шиб тоже встал.

— Вы разговаривали со мной, и я вам отвечал. Но, пожалуй, вам лучше разговаривать с магнитофоном. Можете кричать на него, сколько угодно.

— Ужин будет через полчаса, — объявила Ай-ша, снова подойдя совершенно бесшумно.

— Месье Морено уезжает, — холодно сказала Бланш.

— Вот как? Хорошо, я предупрежу Колетт. Айша направилась к выходу, явно удивленная.

Шиб поставил рюмку на столик. Ну и слава богу, не придется оставаться на этот чертов ужин в компании полубезумной истерички!

— Вы слишком обидчивы, — внезапно произнес он. — Я хотел сказать вот что: брать на себя ответственность за то, что было предначертано судьбой, означает впадать в грех гордыни.

— Вот как? Вам нужно поговорить об этом с моим кузеном. Он обожает подобные темы.

— Сожалею, что причинил вам боль.

— А о чем тут сожалеть? Вы сейчас вернетесь в свою мастерскую смерти, или как это у вас называется, посмотрите какой-нибудь хороший фильм по телевизору и подумаете: «Как хорошо, что удалось сбежать от этой истерички!»

Черт, она еще и медиум? Шибу было не до шуток. Ему хотелось обнять ее и утешить. И одновременно надавать пощечин. Слишком много противоречивых желаний. Эта женщина совершенно выбила тебя из колеи, старина Шиб.

— Вы не истеричка. Вы сильно страдаете, и вам нужна помощь.

У меня есть муж, врач и священник. Кто мне еще нужен? Собака?

Любовник.

— Не знаю, не мне давать вам советы, но вы не должны жить так дальше.

— И вы бросаете мне спасательный круг— все эти привычные слова утешения, готовые формулы, которые произносят на похоронах...

— Я...

Шиб глубоко вздохнул и сделал шаг в ее направлении — всего один.

— Я могу вам помочь? Она шагнула. Навстречу.

— Не думаю. Но все равно— спасибо.

— А, Морено, вы все еще здесь?

Черт возьми, так и до инфаркта недалеко!

— Я вылетел из Парижа самолетом в пять пятнадцать, поэтому так быстро вернулся, — объяснил Андрие, пожимая ему руку. — Пожалуй, я тоже выпью что-нибудь. Вы уже уходите? — добавил он, плеснув себе «Гленморанжи».

— Я как раз собирался уходить.

— Все... прошло хорошо?

— Все в порядке, — ответила за Шиба Бланш. — Она... она в часовне. Если вы хотите ее увидеть...

— Да. — Андрие одним глотком прикончил виски.

Снаружи было холодно, дул колючий ветер. Войдя в часовню, Андрие зажег свет— небольшую лампочку в шестьдесят ватт в желтоватом плафоне. Шиб подошел к гробу, в котором привез Элилу, открыл его и отошел, уступая место Андрие. Тот приблизился, нервно покашливая, с застывшим лицом склонился над гробом, потом быстро отвернулся.