Рождество

Наверно снятся женщинам бесплодным;

И так нестрашен связанным святым

Палач, в рубашку синюю одетый,

Им хорошо под нимбом золотым,

И здесь есть свет, и там — иные светы.

А краски, краски — ярки и чисты,

Они родились с ним и с ним погасли.

Преданье есть: он растворял цветы

В епископами освященном масле.

И есть еще преданье: серафим

Слетал к нему, смеющийся и ясный,

И кисти брал, и состязался с ним

В его искусстве дивном... но напрасно.

Есть Бог, есть мир, они живут вовек,

А жизнь людей мгновенна и убога,

Но всё в себе вмещает человек,

Который любит мир и верит в Бога.

85. Возвращение

Анне Ахматовой

Я из дому вышел, когда все спали,

Мой спутник скрывался у рва в кустах,

Наверно, наутро меня искали,

Но было поздно, мы шли в полях.

Мой спутник был желтый, худой, раскосый,

О, как я безумно его любил,

Под пестрой хламидой он прятал косу,

Глазами гадюки смотрел и ныл.

О старом, о странном, о безбольном,

О вечном слагалось его нытье,

Звучало мне звоном колокольным,

Ввергало в истому, в забытье.

Мы видели горы, лес и воды,

Мы спали в кибитках чужих равнин,

Порою казалось — идем мы годы,

Казалось порою — лишь день один.

Когда ж мы достигли стены Китая,

Мой спутник сказал мне: «Теперь прощай.

Нам разны дороги: твоя — святая,

А мне, мне сеять мой рис и чай».

На белом пригорке, над полем чайным,

У пагоды ветхой сидел Будда.

Пред ним я склонился в восторге тайном,

И было сладко, как никогда.

Так тихо, так тихо над миром дольным,

С глазами гадюки, он пел и пел

О старом, о странном, о безбольном,

О вечном, и воздух вокруг светлел.

86. Сказка

Тэффи

На скале, у самого края,

Где река Елизабет, протекая,

Скалит камни, как зубы, был замок.

На его зубцы и бойницы

Прилетали тощие птицы,

Глухо каркали, предвещая.

А внизу, у самого склона,

Залегала берлога дракона

Шестиногого, с рыжей шерстью.

Сам хозяин был черен, как в дегте,

У него были длинные когти,

Гибкий хвост под плащом он прятал.

Жил он скромно, хотя не медведем,

И известно было соседям,

Что он просто-напросто дьявол.

Но соседи его были тоже

Подозрительной масти и кожи,

Ворон, оборотень и гиена.

Собирались они и до света

Выли у реки Елизабета,

А потом в домино играли.

И так быстро летело время,

Что простое крапивное семя

Успевало взойти крапивой.

Это было еще до Адама,

В небесах жил не Бог, а Брама,

И на все он смотрел сквозь пальцы.

Жить да жить бы им без печали!

Но однажды в ночь переспали

Вместе оборотень и гиена.

И родился у них ребенок,

Не то птица, не то котенок,

Он радушно был взят в компанью.

Вот собрались они, как обычно,

И, повыв над рекой отлично,

Как всегда, за игру засели.

И играли, играли, играли,

Как играть приходилось едва ли

Им, до одури, до одышки.

Только выиграл всё ребенок:

И бездонный пивной бочонок,

И поля, и угодья, и замок.

Закричал, раздувшись, как груда:

«Уходите вы все отсюда,

Я ни с кем не стану делиться!

Только добрую старую маму

Посажу я в ту самую яму,

Где была берлога дракона».

Вечером по берегу Елизабета

Ехала черная карета,

А в карете сидел старый дьявол.

Позади тащились другие,

Озабоченные, больные,

Глухо кашляя, подвывая.

Кто храбрился, кто ныл, кто сердился...

А тогда уж Адам родился,

Бог спаси Адама и Еву!

87. Птица

Я не смею больше молиться,

Я забыл слова литаний,

Надо мной грозящая птица,

И глаза у нее — огни.

Вот я слышу сдержанный клекот,

Словно звон истлевших цимбал,

Словно моря дальнего рокот,

Моря, бьющего в груди скал.

Вот я вижу — когти стальные

Наклоняются надо мной,

Словно струи дрожат речные,

Озаряемые луной.

Я пугаюсь, чего ей надо,

Я не юноша Ганимед,

Надо мною небо Эллады

Не струило свой нежный свет.

Если ж это голубь Господень

Прилетел сказать — Ты готов! —

То зачем же он так несходен

С голубями наших садов?

88. Крест

Корней Иванович Чуковский, вот,

Попал я к босоногим дикарям.

Кормлю собой их я, и повар сам —

Увы, наверно, выйдет стих-урод.

Корней, меня срамите Вы. Иона

Верней нашел приют средь рыбья лона!

А я, увы, к Чуковскому попав,

Добыча я Чуковского забав.

Ведь кит, усложнивши пищеваренье,

Желудок к твоему не приравнял

И, верно, им совсем не управлял,

Но ты велик: какое несваренье

Тебя сомнет?! Иона будет труп,

Но, кажется, попал тебе, Чуковский,

На зуб, на твой огромный, страшный зуб,

Я — не