женщины милой и глупой.

Цветы, что я рвал ребенком

В зеленом драконьем болоте,

Живые на стебле тонком,

О, где вы теперь цветете?

Ведь есть же мир лучезарней,

Что недоступен обидам

Краснощеких афинских парней,

Хохотавших над Эврипидом.

109. К***

Если встретишь меня, не узнаешь!

Назовут — едва ли припомнишь!

Только раз говорил я с тобою,

Только раз целовал твои руки.

Но клянусь — ты будешь моею,

Даже если ты любишь другого,

Даже если долгие годы

Не удастся тебя мне встретить!

Я клянусь тебе белым храмом,

Что мы вместе видели на рассвете,

В этом храме венчал нас незримо

Серафим с пылающим взором.

Я клянусь тебе теми снами,

Что я вижу теперь каждой ночью,

И моей великой тоскою

О тебе в великой пустыне, —

В той пустыне, где горы вставали,

Как твои молодые груди,

И закаты в небе пылали,

Как твои кровавые губы.

110. Ночью

Скоро полночь, свеча догорела.

О, заснуть бы, заснуть поскорей.

Но смиряйся, проклятое тело,

Перед волей мужскою моей.

Как? Ты вновь прибегаешь к обману,

Притворяешься тихим, но лишь

Я забудусь, работать не стану,

«Не могу, не хочу, — говоришь...

Подожди, вот засну, и наутро,

Чуть последняя канет звезда,

Буду снова могуче и мудро,

Как тогда, как в былые года».

Полно. Греза, бесстыдная сводня,

Одурманит тебя до утра,

И ты скажешь, лениво зевая,

Кулаками глаза протирая:

«Я не буду работать сегодня,

Надо было работать вчера».

111. Леонард

Три года чума и голод

Разоряли большую страну,

И народ сказал Леонарду:

«Спаси нас, ты добр и мудр».

Старинных, заветных свитков

Все тайны знал Леонард,

В одно короткое лето

Страна была спасена.

Случились распри и войны,

Когда скончался король,

Народ сказал Леонарду:

«Отныне король наш ты».

Была Леонарду знакома

Война, искусство царей,

Поэты победные оды

Не успевали писать.

Когда ж страна усмирилась

И пахарь взялся за плуг,

Народ сказал Леонарду:

«Ты молод, возьми жену».

Спокойный, ясный и грустный,

В ответ молчал Леонард,

А ночью скрылся из замка,

Куда — не узнал никто.

Лишь мальчик пастух, дремавший

В ту ночь в угрюмых горах,

Говорил, что явственно слышал

Согласный гул голосов.

Как будто орел парящий,

Овен, человек и лев

Вопияли, пели, взвывали,

Говорили зараз во тьме.

112. Дездемона

Когда вступила в спальню Дездемона,

Там было тихо, душно и темно,

Лишь месяц любопытный к ней в окно

Заглядывал с ночного небосклона.

И страшный мавр со взорами дракона,

Весь вечер пивший кипрское вино,

К ней подошел — он ждал ее давно, —

Он не оценит девичьего стона.

Напрасно с безысходною тоской

Она ловила тонкою рукой

Его стальные руки — было поздно.

И, задыхаясь, думала она:

«О, верно, в день, когда шумит война,

Такой же он загадочный и грозный!»

113

На вечере Верхаре́на

Со мной произошла перемена,

И, забыв мой ужас детский (перед Вами),

Я решил учиться по-немецки.

114. Старые усадьбы

Дома косые, двухэтажные,

И тут же рига, скотный двор,

Где у корыта гуси важные

Ведут немолчный разговор.

В садах настурции и розаны,

В прудах зацветших караси,

— Усадьбы старые разбросаны

По всей таинственной Руси.

Порою в полдень льется по лесу

Неясный гул, невнятный крик,

И угадать нельзя по голосу,

То человек иль лесовик.

Порою крестный ход и пение,

Звонят во все колокола,

Бегут, — то, значит, по течению

В село икона приплыла.

Русь бредит Богом, красным пламенем,

Где видно ангелов сквозь дым...

Они ж покорно верят знаменьям,

Любя свое, живя своим.

Вот, гордый новою поддевкою,

Идет в гостиную сосед.

Поникнув русою головкою,

С ним дочка — восемнадцать лет.

— «Моя Наташа бесприданница,

Но не отдам за бедняка».

И ясный взор ее туманится,

Дрожа, сжимается рука.

— «Отец не хочет... нам со свадьбою

Опять придется погодить».

Да что! В пруду перед усадьбою

Русалкам бледным плохо ль жить?

В часы весеннего томления

И пляски белых облаков

Бывают головокружения

У девушек и стариков.

Но старикам — золотоглавые,

Святые, белые скиты,

А девушкам — одни лукавые

Увещеванья пустоты.

О Русь, волшебница суровая,

Повсюду ты свое возьмешь.

Бежать? Но разве любишь новое

Иль без тебя да проживешь?

И не расстаться с амулетами,

Фортуна катит колесо,

На полке, рядом с пистолетами,

Барон Брамбеус и Руссо.

115. Разговор

Георгию Иванову

Когда зеленый луч, последний на закате,

Блеснет и скроется, мы не узнаем где,

Тогда встает душа и бродит, как лунатик,

В садах заброшенных, в безлюдье площадей.