— …соответственно, вам высочайше присваивается звание полного адмирала, — закончил Иван Константинович, разграничив обязанности по флоту на две части. Он снабжает корабли всем необходимым, что волшебная фея, Макаров воюет.

Последний раз поблагодарив и откланявшись, он помчался принимать дела у Эссена. А затем затребовал к себе Колчака. Турки и итальянцы хвост прижали, об их вступлении в войну на стороне Австро-Венгрии и речи нет. Так что там любой командующий справится. Да и задача у него — флот восстанавливать. «Екатерина» затонула, «Мария» избита так, что едва дотянула к Николаеву. «Александр» меньше пострадал, но и ему нужно лечение от ран.

Австрийцы громко шумели по поводу последнего нападения «Омуля». Лодка, стреляя в неподвижную цель, попала всеми четырьмя торпедами. Крейсер, получив три из них и детонацию одного погреба, разломился на части и утонул за считаные минуты, утянув на глубину полторы тысячи моряков с «Ойгена», облепивших палубу кораблика как виноградные грозди. Одна торпеда прошла мимо и воткнулась в перевернутый на борт линкор, погубив, по словам командира уцелевшего эсминца, остававшихся там матросов. Тем самым капитана подлодки австрийцы объявили военным преступником и потребовали отдать под суд.

Колчак ответил перед выездом в Петроград, дав интервью местным газетам. То интервью перепечатали европейские издания. Если отбросить политесы, он заявил нижеследующее. «Омуль» торпедировал вооруженное судно страны, объявившей войну России. Больше подобное не повторится никогда, потому что у Австро-Венгрии не осталось ни флота, ни портов. С остальными врагами Отечества будет так же. Точка. Колчак.

Пока Макаров готовил последние в сезоне операции, рассчитывая успеть до льдин в Финском заливе, Императора охватил наступательный зуд, подогреваемый Николаем Николаевичем. Как только дороги просохнут, прихваченные первым морозцем, берегись, кайзер. Тот не стал беречься и приказал начать наступление по сравнительно хорошим европейским дорогам, опередив русских дней на десять. Две германские группы армий — северная со стороны Данцига и южная от Бреслау — обрушились на Варшаву, легко разбив противостоящие им русские дивизии, изготовившиеся для выдвижения, а не вкопавшиеся в глухую позиционную оборону.

Александр Михайлович посетил своего высокородного родственника, когда тот в поте лица провел полдня, по телеграфу уговаривая Главнокомандующего остановить немецкое наступление и спасти Варшаву. К сумеркам выяснилось, что вопрос стоит иначе — отводить ли на восток армейские корпуса, дислоцированные у столицы Привисленского края, или удерживать город, а потом подвести войска для попытки деблокирования. Сомнения в том, что германские челюсти сомкнутся глубоко на востоке за Варшавой, давно отпали.

Николай Второй выслушал очередное нерадостное донесение из Баранович, после этого изволил заметить великого князя. По лицу монарха скользнула тень неудовольствия. Он терпеть не мог вечерние дела. Пора домой, к семье, проведать вечно больного наследника — цесаревича Алексея, откушать чаю с императрицей. Война до завтра подождет.

— Сейчас ты мне второй раз скажешь, Сандро, что не нужно было в лоб атаковать, а выходить к морю и лежать в окопах. Так?

— Нет, Ваше Императорское Величество, — князь умышленно с родственного перешел на казенный тон. — В третий. Ровно то же я говорил Николаю Николаевичу перед катастрофой в Восточной Пруссии.

Царь нервно вышел из-за стола.

— И как, скажи на милость, страной править и воевать, когда каждый, от прапорщика до великого князя, лучше меня и Главнокомандующего знает путь к победе? Не перебивай! Твое дело — авиация. Зачем всюду лезешь? В стратегию, во флот!

— Я дал вам плохой совет относительно Макарова?

— Не о том речь, Александр! — Император хлопнул ладонью по столешнице. — Каждому сверчку свой шесток.

— План выхода к Балтике готовил Брусилов, у которого одни победы в послужном списке, а не Николай Николаевич, проигрывающий вторую битву подряд, — продолжил гнуть свою линию великий князь. — А коли о насекомых, то именно НикНик совершенно не на своем шестке.

Глаза Императора округлились:

— Ты в своем уме? Кем его заменить? Он — главный после меня в фамилии Романовых. Его сместить не хитрость. Прикажешь мне самому в Барановичи ехать?

— Воля ваша, государь. А только в большой войне должен командовать самый способный, а не самый родовитый. — Увидев гневно раскрывающийся августейший рот, князь спешно добавил, пока из промежности усов и бороды не вырвется очередная августейшая глупость: — Хоть себя назначайте Главнокомандующим, но решения пусть готовит Иванов. Или тот же Брусилов.

Промежность сомкнулась. Пока Николай переваривал идею, родственник вбил последний осиновый кол в спину НикНику:

— При нынешнем предводителе не только Варшаву, Питер оставим. Не в этом году, так в следующем.

Император принял решение сегодня ничего не решать.

— Нужно обдумать. Посоветоваться. Не тревожь меня до обедни. Прощай!

Пока монаршье тело облачали в шинель и фуражку, великий князь сбежал по лестнице к крыльцу, где ждало авто. По пути перебрал возможности. Так, начнутся советы и обсуждения. Сначала главный и самый надежный советчик — ненаглядная Аликс. Императрица, понятное дело, призовет святого старца Гришку Распутина, обговорит с ним государственные дела непременно в присутствии фрейлин. Почему с фрейлинами? А слухами столица полнится, сплошь неприличного содержания. Через Распутина рогат, говорят, наш император, что олень. Фрейлины — свидетельницы благопристойности, заодно разносчицы сплетен. Глупости, конечно, но зачем вести так себя, бросая тень на семью?

Распутин безумен и непредсказуем. Потом божественная Аликс по-своему да по-женски совет дурака перекрутит, добавит толику бреда и мужу в уши введет. Готов императорский указ. Завтра увидим. Звезды лгут не так — Император того юродивого в Главнокомандующие и выведет. Ваше высокопревосходительство Григорий Распутин…

Небесные светила что-то намудрили, потому как наутро Государь сместил НикНика, пораженного до глубины души черной неблагодарностью родственника, назначил себя главным воином Империи, поцеловал божественную в лоб и убыл в Барановичи, намереваясь лично армией военачалить или, как говорят авиаторы, рулевать. Слава Господу, Брусилова он прихватил с собой, а в соседнем вагоне уместился Врангель, старавшийся без нужды царю глаза не мозолить. Самодержец помнил китайский конфуз с англичанами и самоуверенного гвардейского ротмистра. Даже предписание в Барановичи оформили тайно.

Первой об отъезде Брусилова узнала, естественно, Ольга фон Врангель, попавшая в число фрейлин в разговоре «святого» с Государыней. Распутин, недолго думая, провозгласил, что Николай Второй — величайший ратных дел мастер, Наполеон и Цезарь ему не ровня, а из списка предложенных военных советчиков ткнул наугад пальцем в Брусилова, которого ни разу не видел. А звезды подсказали. Зачем безумцу удалять Императора из Петрограда — тайна сия великая есть.[4]